Любовь в чумных зеркалах катастрофы

Можно сказать по-диккенсовски: у нас всё было впереди – у нас ничего не было впереди.
Павел Антокольский. 
Из цикла очерков «Современники»

В «московский, чумной, девятнадцатый год» в «чердачном дворце» Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке сошлись поэты и актёры, романтичные студийцы вахтанговцы. Все – молоды, талантливы, влюблены. Любовь – главная героиня романтической поэмы – спектакля «Марина! Какое счастье!», поставленного Заслуженной артисткой России Ниной Мещаниновой в театре «Комедианты» по мотивам дневников Марины Цветаевой и её «Повести о Сонечке». Любовь, зарифмованная временем с разлукой, чередой потерь и страданий. 
«Я хочу воскресить весь этот мир – чтобы все они не даром жили – и чтобы я не даром жила!» – писала Цветаева о событиях «зеркального» 1919 года, на излёте Серебряного века. 
Кто эти – «все они»? Павел Антокольский (Евгений Талашманов), лучший из поэтов тогдашней Москвы, он стал учеником Цветаевой, её любимым собеседником. Его друг – щёголь, «человек успеха», актёр Юрий Завадский (Виталий Ковалёв), эгоист, окружённый сонмом поклонниц, к которым быстро остывает. «Прохладный он у нас», – говорит его старая няня. «Прохладный он у вас, – вторит ей влюблённая в образ Комедьянта Цветаева (Екатерина Культина). – Зеркало – тоже прохладное». Совершенная противоположность Завадскому – студиец Володя Алексеев (Константин Красиков), бесконечно чуткий, бережно относящийся к таланту в высшем его проявлении – в таланте человечности и любви. На вопрос Цветаевой хороший ли актёр Завадский, Володя отвечает, что хороший – «на свои роли, то есть там, где вовсе не нужно быть, а только являться, представать, проходить, произносить». 
К «ним» относится и режиссёр Вахтанг Мчаделов (Андрей Никитинских), руководитель студии, и Аля, дочь Цветаевой (Алиса Мынай), и актриса Сонечка Голлидэй (Лауреат премии «Золотая маска» Мария Смольникова). Сонечка… комнатный цветок, выставленный на морозном ветру. Сентиментальная, несчастная в любви, беспомощная и беззащитная, при этом наделённая сверхчувствительностью. Она – преломление самой Цветаевой, её идеала женщины – гордой, самовлюблённой и любящей, наивной и одновременно мудрой.
Спектакль о Любви на фоне рухнувшего мира. Однако изменила ли катастрофа что-нибудь по существу? Изменился ли человек?
«Вот, мир рухнул, – восклицает Володя Алексеев, – от старого не осталось ничего, а это – вечно: стол – и на нём танцующая пустота, танцующая вопреки – вопреки всему, пустота – вопреки всему: всему – уроку». 
Не случайная эта перекличка начала ХХ и XXI веков? 

Сам Чёрт изъявил мне милость!
Пока я в полночный час
На красные губы льстилась – 
Там красная кровь лилась.

Пока легион гигантов
Редел на донском песке,
Я с бандой комедиантов
Браталась в чумной Москве
«Комедьянт». Март 1919

Нетрудно провести параллели с сегодняшним днём, заменив в строке «донской песок» – на «донецкий». Мир не меняется, в сущности, даже если он «рухнул», всегда и неизменно – гиганты льют кровь и танцует пустота. 
Нам, вдруг не узнавшим себя и страну в «зеркальном» 1991 году, увиденное тогда, заставило по-иному взглянуть на Гражданскую войну. Если в советское время предпочтительным считался взгляд романтичных «комиссаров в пыльных шлемах», то реалии новой России научили видеть переломное время глазами героев пушкинского «Пира во время чумы» – поющих пред оскалом смерти. 
Нине Мещаниновой и коллективу актёров удалось воскресить «весь этот мир» – клокочущий, поющий и танцующий, рыдающий и смеющийся, с высоты цветаевского чердака следивший страшный путь Революции. Больше того, воскресший в спектакле, он предстал близким и сочувственным современному зрителю. 
«По существу же, – писала Марина Цветаева, – действующих лиц в моей повести (“Повести о Сонечке” – А. М.) не было. Была любовь. Она и действовала – лицами». 
Действительно, при отсутствии драматургической основы спектакля, на сцене разворачивается полноценное, захватывающее действие. Оно живёт, благодаря удивительному и проникновенному воссозданию подлинности времени, места, поэзии и – Любви, – воплощённым мастерством сценографа (Заслуженный художник России Александр Орлов), художника по костюмам (Яна Глушанок), композиторов (Заслуженный деятель искусств России Владимир Дашкевич и Екатерина Блинова), звукорежиссёра (Руслан Мазавин) и мастеров видео-арта (Тимофей Мокиенко и Анна Амплеева)
Спектакль показал одну особенность Марины Цветаевой – способность идеализировать людей, не обольщаясь. «Им, кроме Володи, я вся – льстила, – писала Цветаева в «Повести о Сонечке». – Я их – любила». Это признание становится своеобразным стержнем спектакля.
Павел Антокольский вспоминал о Цветаевой: «Её пылкие и восторженные привязанности возникали внезапно и исчезали бесследно. След от них оставался только в стихах». А не в стихах она признавалась: «В Москве 1918–1919 г. из мужской молодёжи моего круга – скажем правду – осталась одна дрянь. Сплошные “студийцы”, от войны укрывающиеся в новооткрытых студиях… и дарованиях». Изо всей этой творческой молодёжи лишь один Володя Алексеев отправился на Дон: «Марина Ивановна, мне здесь больше делать нечего. Здесь – не жизнь. Мне здесь – не жизнь. Я не могу играть в жизнь, когда другие живут. Играть, когда другие умирают. Я не актёр».
Герои спектакля, так или иначе, все – отражения самой Марины Цветаевой, мятущейся, суровой и нежной. Актрисе Екатерине Культиной, на мой взгляд, удалось передать состояние своей героини – чувство Любви женщины, трепещущим пламенем свечи на ледяном ветру освещающим Одиночество поэта. Отражение этого пламени мы видим/слышим в образе Цветаевой, созданном Ниной Мещаниновой, в её проникновенном пении и монологах. Ими пронизано действие, они – напоминание, что «она оставалась мужественна и сурова до конца, не обольстилась и не разочаровалась, она лишь прожила эти годы – сто мудрых лет» (П. Антокольский).
«Если сейчас в России… настоящий созерцатель и наблюдатель, который мог бы написать настоящую книгу о голоде… о человеке, у которого нет и который даёт… и, наконец, обо мне: поэте и женщине, одной, одной, одной – как дуб – как волк – как Бог – среди всяческих чум Москвы 19-го года» – писала Цветаева зимой 1919/1920 г.
Такой своеобразной книгой стал спектакль «Марина! Какое счастье!», читаемой на одном дыхании.