«Из-под небес по-птичьи окликая…»

Пример Расула Гамзатова убедительно свидетельствует, сколь умножаются культуры, достигая порой кумулятивного, космического эффекта, когда взаимодействуют. Я настаиваю: в советский период мы находили внятные формы и способы счастливого взаимообогащения народов. Можно скептически ухмыляться по поводу реальности или пропагандистского характера формулировки «единая общность – советский народ», однако песню «Журавли» создали аварец и три еврея (Гребнев, Френкель, Бернес), а в результате мы получили шедевр русской (если угодно, советской, что, на мой взгляд, почти не меняет дела) культуры, отозвавшийся эмоционально-смысловым эхом во всём мире. Диву даёшься, сколь много сделали русские поэты-переводчики для того, чтобы поэты советских республик стали вровень с русскими отечественными классиками, да и европейскими.

Расула уже нет на Земле, но почти в каждом из трёхсот миллионов граждан СССР была запечатлена, и остаётся теперь, его великая песня. Конечно, это «Журавли» композитора Яна Френкеля, который окрылил стихи Расула, перед тем переведённые Наумом Гребневым, поэтом-фронтовиком, изрядно потрудившимся на ниве перенесения в русское культурное пространство также и произведений Гамзата Цадаса.

Маленький аварский народ, живущий в горах юго-западного Дагестана, послал Расула Гамзатова в мир, чтобы высказать огромной стране какие-то очень важные слова. Такое было дарование-поручение. Яблоко, как помним, от яблони падает недалеко, стихотворец Расул опирался на плечи своего отца, тоже народного поэта Гамзата Цадаса. Аварский аул Цада подарил двух поэтов – отца и сына, объединённых, понятно, Духом.

Четыре строфы из шести изначальных остались в песне, но строки этого произведения помнит любой наш современник, и всякий обязательно подпоёт:

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

В «Журавлях» провиденциально сошлось многое. Певец и актёр Бернес, по свидетельству биографов уже неизлечимо больной, услышав музыку Френкеля и расплакавшись, торопился записать песню в предчувствии своего ухода. (Надо отметить, что и сам Френкель пел её замечательно.) Запись была для исполнителя весьма тяжела физически и стала последней песней его жизни. Бернес уже с трудом передвигался, но тем не менее 8 июля 1969 г. сын отвёз его в студию, где артист записал песню. С одного дубля… Умер артист через месяц, 16 августа. Так своей судьбой Марк Бернес закольцевал две великие русские песни: «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского (муз. Матвея Блантера) и гамзатовские «Журавли»; вместив в это кольцо и другое важное для нас – скажем, песни «Тёмная ночь», «Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой...».

Образ журавлей в шестистрофном опусе Гамзатова появился, как рассказывают, после посещения поэтом в 1965 году разбомблённого американской военщиной японского города Хиросима, в котором аварец побывал у памятника девочке Садако Сасаки, поражённой лейкемией. Садако хотела сложить тысячу оригами – бумажных «журавликов», что, по поверью, должно было привести к исполнению желания, то есть исцелению. 

Гамзатов писал потом: «Стихи о девочке были написаны до “Журавлей”. Последние родились позже, но тоже в Хиросиме. А потом, уже у памятника японской девочке с белым журавлём, я видел впечатляющее зрелище – тысячи и тысячи женщин в белой одежде. Дело в том, что в трауре японки носят белое одеяние, а не чёрное, как у нас. Случилось так, что когда я стоял в толпе в центре человеческого горя, в небе появились вдруг настоящие журавли. Говорили, что они прилетели из Сибири. Их стая была небольшая, и в этой стае я заметил маленький промежуток. Журавли с нашей родины в японском небе, откуда в августе 1945 года американцы сбросили атомную бомбу!

И надо же было такому случиться: как раз в это же время мне вручили телеграмму из нашего посольства в Японии, в которой сообщалось о кончине моей матери. Я вылетел из Японии через Пакистан. ... На всей воздушной трассе я думал о журавлях, о женщинах в белых одеяниях, о маме, о погибших двух братьях, о девяноста тысячах погибших дагестанцев, о двадцати миллионах (а теперь выясняется, что их значительно больше), не вернувшихся с войны, о погибшей девочке из Освенцима и её маленькой кукле, о своих журавлях. О многом думал... но мысли возвращались к белым журавлям...»

Расул не раз подчёркивал, что текст посвящён павшим в Великой Отечественной. «По мотивам песни сняты картины, воздвигнуты памятники, – делился с читателями в 1990-м своими размышлениями и впечатлениями поэт. – Их десятки – в России и на Украине, в Узбекистане и на Алтае, в горах Кавказа и в аулах Дагестана... у подножия памятников горит Вечный огонь – сердце павших, а на самой вершине журавлиного клина – душа павших. Ежегодно 22 июня, в день начала войны, 9 мая, в День Победы, 6 августа, в день атомной катастрофы в Хиросиме, люди собираются почтить память погибших. Песни, как люди, приходят и уходят. У “Журавлей” особая судьба: одних они провожают, других встречают. Они не ищут тёплых краев, не портятся от повторения, а те, кто не поёт, хранят их в душе, как молитву».

Это сочинение, в самом деле, имеет молитвенный характер. И мы уже знаем, что, опершись на нашу человеческую общую память, кровью и болью связанную с нашей Великой войной, песня «Журавли» стала частью и нашего общенационального духовного кода, – своим философским лиризмом, размышлением о частной человеческой судьбе, а также о судьбе Отечества. 

Из непостижимых глубин национальной памяти восходят и слова в одном из интернет-комментариев под публикацией ролика «Журавли» в исполнении Бернеса: «Первый раз слушал в шесть лет и плакал...»

Но это ведь и о каждом живущем сказано и спето:

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

«Не потому ли с кличем журавлиным от века речь аварская сходна?» – была такая строка в изначальном варианте стихотворения в гребневском переложении. И рифма в первой строфе поначалу была другой. Не памятная нам теперь «солдаты – когда-то», а «джигиты – убиты». Гамзатов пояснил: «Вместе с переводчиком мы сочли пожелания певца справедливыми, и вместо “джигиты” написали “солдаты”. Это как бы расширило адрес песни, придало ей общечеловеческое звучание». Боль горца Расула и великая его отзывчивость, огромная мера отпущенной ему любви обняла весь страдающий, несовершенный, одинокий мир. 

И помог аварцу в этом русский язык.

Вот ещё воспоминание Гамзатова, тоже сегодня весьма нужное нам: «Это было во время афганских событий. Я сидел в кругу друзей в ресторане в Москве. Мне принесли записку от незнакомых людей с другого стола, в которой они спрашивали: не собираюсь ли я написать “Журавлей” о наших погибших парнях в войне на афганской земле? Я ответил, что мои “Журавли” и о них, хотя написаны раньше, что и их имена теперь звучат в голосах моих птиц. Белые журавли летят во все континенты и выкликивают имена погибших. Их можно встретить и у нас в республиках, и в Азербайджане, Армении, Грузии, Литве, Фергане, Ливане, Палестине, Чили, Никарагуа, Анголе, Кувейте, Ираке, Иране – во всех странах. Но это не значит, что “Журавли” не останутся песней, посвящённой погибшим на полях Отечественной войны. В журавлином клине найдётся промежуток малый для каждого из нас».

Песня вышла за рамки аула Цада Хунзахского района Дагестана и разлилась по планете.
Но её русский текст, понятный людям, живущим на территории одной шестой части земной суши, продолжает и теперь скреплять нас в непостижимое уму целое, даже спустя четвертьвековой раздор, которому мы преступно поддались и предались. Верю: мы остаёмся людьми – пока, в том числе, помним и поём великие стихи аварца Расула на русском языке.

И сегодня, как всегда, только русский язык способен вывести голоса наших малых народов (малых, разумеется, не перед Богом, а по количеству населения) на многолюдное пространство – как ракета-носитель выводит на орбиту космический корабль. 

Радушно и по-братски-сестрински коллеги, близкие к памяти Расула Гамзатова, позвали меня на празднование юбилея поэта в Дагестан. Поехать я, увы, не смог, потому прошу эту сердечную реплику принять в качестве моего голоса за светлым журавлиным поминальным столом – в честь поэта Расула, чья боль и строки уже несколько десятилетий живут в моей душе.