Константин Воробьев: «Не верится, что это было со мной»

«И Ржевский лагерь выделялся черным пятном в зимние холода потому, что был съеден с крошками земли холодный пух декабрьского снега. <…> И существовало “образцово-показательное место убийства пленных” в Смоленске. И еле передвигались от голода заключенные в “Долине смерти”. И были 150 г плесневелого хлеба из опилок, и 425 г варева из крапивы в сутки, и эсэсовцы, вооруженные лопатами, убивали беззащитных людей. Но там же, в аду концлагерей, были и беспредельное мужество, и трепетная товарищеская помощь, и невероятный, почти мифологический героизм. <…>Терпя голод, холод, каждодневные издевательства, боль, военнопленные физически были почти уничтожены. Но морально многие из них остались несломленными. В них жило то, что можно вырвать, но только цепкими когтями смерти. Оно заставляет тело терпеть до израсходования последней кровинки, оно требует беречь его, не замарав и не испаскудив ничем».

К. А. Воробьев.

Я зачитывался его мужественными и пронзительными повестями с юности, благо, они к тому моменту уже начали публиковаться. Закончив институт радиоэлектроники и многократно выезжая из Харькова в командировки на Игналинскую АЭС в Литву, я в книжных магазинах Вильнюса и близкорасположенного к атомной станции города Даугавпилса (по-русски Двинск, Борисоглебск, по русским летописям Невгин – ныне временно Латвия) с великой радостью покупал книги Воробьева, дивясь тому, что они издаются в Прибалтике, а не, скажем, на родине писателя, в Курске, или же в Москве. 

Мое недоумение сохранялось, поскольку и спустя годы я сталкивался с тем фактом, что и читатели, и писатели хорошо знали, скажем, имена В. Богомолова, В. Быкова, Е. Носова и других писателей-фронтовиков, а вот автора потрясшей меня прозы К. Воробьева – нет. Тогда как сочинения Воробьева переводилась на болгарский, литовский, латышский, немецкий, польский языки. 

Созвучна мне мысль прозаика Захара Прилепина: «Я совершенно убежден, что Константин Воробьев куда более сильный писатель, чем Александр Солженицын. Но кто знает, кто такой Воробьев?» К слову, через четверть века после кончины, в 2001 г., К. Воробьев был посмертно удостоен Солженицынской премии, с формулировкой: «…чьи произведения в полновесной правде явили трагическое начало Великой Отечественной войны, ее ход, ее последствия для русской деревни и позднюю горечь пренебреженных ветеранов».

Уверяют, что курян вопрос об их земляке К. Воробьеве в тупик не поставит. Ну ведь еще в «Слове о полку Игореве» сказано: «Куряне сведоми кмети» (опытные воины). Имя писателя носит в Курске средняя школа № 35. В честь него названа одна из улиц Северо-западного микрорайона города. 

Кто же таков «малоизвестный» Константин Дмитриевич Воробьев, воин и писатель?

Родился в селе Нижний Реутец Медведенского р-на Курской обл. 24 сентября 1919 г. Рос в крестьянской многодетной семье – у Воробьева было пять сестер и брат. Отца своего не знал. В деревне Костю считали сыном белого офицера. Отчим, вернувшись после Первой мировой войны из германского плена, усыновил мальчика. Писатель всегда вспоминал об отчиме «с чувством любви и благодарности за то, что тот никогда не упрекнул его куском хлеба, никогда не тронул, как говорится, и пальцем». От матери Воробьев унаследовал резкий, беспокойный, не терпящий несправедливости характер. Детство Кости, хоть и в большой семье, было одиноким и не слишком радостным. «Мне всегда хотелось есть, – вспоминал он, – потому что никогда не приходилось наесться досыта – семья большая, жизнь была трудной, и я не был способен попросить, чувствуя себя лишним ртом, чужаком». 

В 1933 г., после ареста отчима, заведовавшего сельмагом, за недостачу, Константин пошел работать. Грузчиком в магазине. Плату получал хлебом, что позволило семье выжить в голодный год. Окончив сельскую школу, поступил в Мичуринский сельхозтехникум, но через три недели вернулся. Закончил курсы киномехаников, полгода ездил с кинопередвижкой по окрестным деревням. В августе 1935-го устроился селькором в районную газету г. Медведенка, где опубликовал свои первые стихи и очерки, и даже некоторое время работал в ней литературным инструктором. Но вскоре Воробьева уволили из редакции «за преклонение перед царской армией». Поводом для увольнения стало увлечение молодого автора историей Отечественной войны 1812 г. «Идеал русского офицера времен Отечественной войны покорил его воображение. Это было соприкосновение с тем миром, который помогал сохранить в себе чувство чести, достоинства, совести...» 

В 1937-м переехал в Москву, стал ответственным секретарем редакции фабричной газеты, вечерами учился в средней школе. С 1938-го по 1940-й служил в Красной Армии, писал очерки в армейскую газету. После демобилизации работал в газете Военной академии им. М. В. Фрунзе, оттуда и был направлен на учебу в элитную часть – Высшее пехотное училище им. Верховного Совета РСФСР, курсанты которого охраняли Кремль. 

В октябре 1941 г. с ротой кремлевских курсантов ушел на фронт и в декабре под Клином попал в плен. За время плена прошел клинский, ржевский, смоленский, каунасский, саласпилсский немецкие лагеря для военнопленных, паневежисскую и шяуляйскую тюрьмы в Литве. Дважды бежал. В 1943 г. в Шяуляе, когда был вынужден скрываться на конспиративной квартире после разгрома его подпольной группы, за 30 дней написал повесть «Дорога в отчий дом» о пережитом в плену. С сентября 1943 г. по август 1944-го 24-летний Воробьев командовал отдельной партизанской группой в составе отряда «Клястутис» в литовских лесах. 

Мемориальная плита на доме в Вильнюсе, в котором К. Воробьев жил в 1960–1975 гг.

В 1947 г. Константин Дмитриевич с супругой приедет на место, где располагался Саласпилсский лагерь «Долина смерти». Сосны там по-прежнему стояли без коры – ее съели пленные, и раны на деревьях так и не зарубцевались. «Мне иногда не верится, что это было со мной, а как будто приснилось в кошмарном снe», – сказал тогда молодой писатель. К повести, посвященной сласпилсским событиям, он возьмет эпиграфом из «Слова о полку Игореве» горькие слова: «Уж лучше убитому быти, нежели полоненному быти».

Ее «невозможно читать залпом: написанная сразу после фашистского плена,– кажется, она кровоточит каждой своей строкой», – отзовется об этой прозе его земляк Евгений Носов.

В 1946 г. рукопись повести автор отправил в журнал «Новый мир», но опубликована она не была. У самого писателя полного экземпляра повести не сохранилось, только в 1985 г., спустя десятилетие после кончины автора, рукопись обнаружилась в архиве, хранящемся в РГАЛИ, и была напечатана в 1986 г. в журнале «Наш современник» с названием «Это мы, Господи!..». «Повесть эта, – как отметит через много лет писатель-фронтовик В. Кондратьев, – явление литературы, она – явление силы человеческого духа, потому как... писалась как исполнение священного долга солдата, бойца, обязанного рассказать о том, что знает, что вынес из кошмара плена... погружает читателя в кромешный сорок первый год, в самое крошево войны, в самые кошмарные и бесчеловечные ее страницы».

После освобождения Шяуляя Воробьев был назначен начальником штаба МПВО, организованного на базе партизанской группы. Работая на этой должности, смог помочь многим из бывших пленных. «Он отстоял жизнь и будущее всех, кто был в его отряде и кто обращался потом, после прихода наших войск», – вспоминала его жена. 

В 1947 г. Воробьев демобилизовался, переехал в Вильнюс, работал в снабженческих и торговых организациях, в 1952 г. заведовал магазином, отделом литературы и искусства газеты «Советская Литва». Писал повесть о литовской послевоенной деревне. В 1948 г. она была закончена, но напечатана только через десять лет в журнале «Нева» под названием «Последние хутора». 

В 1956 г. в Вильнюсе вышел первый сборник его рассказов «Подснежник», а в 1958 г. – второй, «Седой тополь». Тогда же Воробьев начал печататься в журналах России. В 1961-м – наконец оставил газетную службу. 

***

Самые знаменитые произведения К. Воробьева – повести о войне «Крик» («Нева», 1962) и «Убиты под Москвой» («Новый мир», 1963) – были задуманы как единое произведение со сквозным героем, но вышли отдельно и зажили самостоятельной жизнью. Трагедия главного героя повести «Крик» – гибель от взрыва его любимой девушки – становилась символом трагедии поколения, юность которого совпала с войной. 

Первую написанную им повесть, «Убиты под Москвой» (опубликована второй), автор считал своей удачей. В основу обеих повестей легли личные впечатления и переживания автора во время боев под Москвой. Эпиграфом для этой повести Воробьев избрал знаменитые строки А. Твардовского из стихотворения «Я убит подо Ржевом».

Нам свои боевые 
Не носить ордена. 
Вам – все это, живые.
Нам – отрада одна:

Что недаром боролись
Мы за Родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, –
Вы должны его знать.

Вы должны были, братья,
Устоять, как стена, 
Ибо мертвых проклятье – 
Эта кара страшна.

Повесть, которую Твардовский опубликовал в своем журнале, посвящена подвигу боевых товарищей Воробьева – кремлевских курсантов: 239 из них погибли в течение пяти дней в ноябре 1941 г. при защите столицы. Немецкие танки уничтожили роту, которая могла противопоставить им только самозарядные винтовки, бутылки с горючей смесью и беспримерное мужество. В. Астафьев писал: «Повесть не прочтешь просто так... потому что от нее, как от самой войны, болит сердце, сжимаются кулаки и хочется единственного: чтобы никогда-никогда не повторилось то, что произошло с кремлевскими курсантами, погибшими после бесславного, судорожного боя в нелепом одиночестве под Москвой».

Видимо, не без влияния воробьевского названия Астафьев эхом откликнется названием, да и темой своего романа «Прокляты и убиты». Но – и это мое субъективное впечатление, и я говорю только об этих двух полотнах – у Воробьева сквозь ад пробивается горний свет, а в романе Астафьева я его не нахожу.

Повесть «Убиты под Москвой» стала первым произведением Воробьева из ряда названных критиками «лейтенантской прозой». Прозаик с горечью молодого сердца говорил о «невероятной яви войны». Этот образ гибели при обороне Москвы сотен курсантиков использует, с визуальным цитированием известного полотна В. Верещагина «Панихида» (1878), кинорежиссер Н. Михалков в своей ленте «Цитадель» (2011), вызвавшей немало критики.

Смертны ль наши души? Ты, однако, 
с выводом, как лектор, не спеши. 
Там, на нарах третьего барака,
он познал бессмертие души. 
Есть она! Как тело ни промерьте, 
как ни раздевайте догола... 
Разумом смирился он со смертью,
но душа смириться не могла. 

Такие строки стихотворец Корнеев посвятил К. Воробьеву.

Позже, когда, надо полагать, война хоть чуть-чуть «отпустила», Воробьев написал и ряд повестей о своей детской деревенской жизни: «Сказание о моем ровеснике» (1963), «Почем в Ракитном радости» (1964), «Друг мой Момич» (1965). Действие первой повести (другое ее название «Алексей, сын Алексея») происходит в 1920–1930-е в деревне, главные герои – дед Митрич и Алешка-матросенок – становятся свидетелями трагического слома крестьянской жизни. Последнюю из этих повестей Воробьев задумывал как часть большого романа. Набор сборника, куда она была включена в издательстве «Советская Россия», был рассыпан. В Вильнюсе удалось в 1967 г. напечатать часть – под названием «Тетка Егориха». Полностью повесть «Друг мой Момич» была издана только после смерти писателя в одноименном сборнике в 1988 г. Сам Воробьев считал ее «выполнением своего гражданского долга, изобразив правду о гибели русской деревни». Но за эти повести автор получил репутацию «сентиментального натуралиста». 

Сентиментальность, да, присутствовала в позднем Воробьеве. В частности, в лирической повести о сложностях любви «Вот пришел великан...» (1971), которую я прочел десяток раз, с самого ее появления в журнале, и потом в вильнюсской книге, которую мне пришлось «потерять» в литовской библиотеке, поскольку не хватило воли вернуть. «Книга о несчастливой любви, разрушенной обывательским ханжеством, противостоять которому оказывается не в силах героиня», – сказал критик. 

Незавершенной осталась повесть Воробьева «...И всему роду твоему» (1974): писатель скончался 2 марта 1975 г. Она, по словам жены писателя, задумывалась «как отчет о прошлом и настоящем и раздумья о будущем». 

Повести Воробьева, объединенные общностью биографий и характеров героев, постепенно составили тот «роман», о котором автор сказал: «Я и в самом деле пишу роман. Сюжет его – просто жизнь, просто любовь и преданность русского человека земле своей, его доблесть, терпение и вера». Герои «лейтенантских» и «деревенских» повестей Воробьева, а также его рассказов («Немец в валенках», 1966; «Уха без соли», 1968, и др.) после страшных испытаний через душевную боль приходили к катарсису.

К. Воробьев умер в Вильнюсе. 

Уже потом стали выходить его весомые тома.

Можно понять, отчего его при жизни не очень-то привечали в столице. Воробьев шагал не в ногу: он писал не о победах на фронтах, а о тяжких испытаниях войны, которые выпали на долю, скажем, человека пленного, помещенного в экстремальные условия, в «отрицательный жизненный опыт» (лагерный термин В. Шаламова). К тому же, Воробьев не попадал ни в какие «обоймы»; как сказал бы другой фронтовик, поэт А. Межиров, был отторгаем за то, что «не с этими был и не с теми». 

Повести, по замечанию одного из критиков, «художественно восстанавливали “первичную действительность” войны, ее реальное обличье, увиденное в упор». Именно это «реальное обличье» войны вызвало полное неприятие повестей Воробьева официальной критикой. Она воспринимала их как «искажение правды о войне». Писателя стали постоянно упрекать – «за настроение безысходности, бессмысленности жертв». В конце концов, результатом таких критических нападок стало молчание о творчестве Воробьева. 

Воробьев, с его «лишним» героем, лагерным несгибаемым задохликом, жизнь которому на два шага реально продлевает один укус хлеба, подвергался разносной критике в органах печати. Друзьям он писал о пессимизме и отчаянии, которые посещали его после таких разгромов. А дружен был с курянином Е. Носовым, красноярцем В. Астафьевым, москвичом Ю. Бондаревым и, несомненно, чувствовал свою близость к «деревенской прозе» и к писателям «окопной правды». Но жил-то Воробьев в Вильнюсе, где не было адекватной русской литературной среды.

Писатель был перезахоронен в Курске в 1995 г., и тогда же ему была присуждена премия им. Сергия Радонежского.

У могилы К. Воробьева а Курске

3 октября 2009 г. в сквере у Курской филармонии появился памятник писателю Воробьеву работы скульптора В. Бартенева. Две узкие гранитные плиты соединяет бронзовое дерево: это «седой тополь» с объеденной узниками корой из одноименного рассказа прозаика о саласпилсском лагере военнопленных «Долина смерти». Дерево не погибло, каждую весну сквозь изувеченный ствол пробивались новые побеги. «Эту жизнеутверждающую силу, которую нес Воробьев, я и хотел показать, – пояснил скульптор. – Два аиста на срезе тополя – еще один символ из его рассказов. Это мир, согласие и благополучие». 

17 августа 2013 г. на курском городском Мемориале павших в годы Великой Отечественной войны было установлено новое надгробие на могиле писателя. Супруга писателя Вера Викторовна похоронена в этой же могиле. На открытие надгробия приезжала их дочь Наталья.

Дом-музей Воробьева

А 16 июля 2014 г. в селе Н. Реутец после реставрации открылся дом-музей писателя Воробьева. Он представляет собой три небольшие комнаты, в которых воссоздан быт крестьянской семьи начала ХХ в.: русская печь, деревянные скамьи, стол, за которым юный писатель сочинял свои первые литературные произведения, старинные иконы, принадлежавшие семье Воробьевых. И внешний вид дома, и его обстановка оформлены по воспоминаниям односельчан. Дом, в котором Константин Воробьев жил до 16-ти лет, стоит на пригорке, откуда открывается чудесный вид на курские просторы, подарившие нам этого замечательного русского писателя и питавшие его душу всю жизнь. 

В доме-музее Воробьева