Дмитрий Писарев. Ниспровергатель основ

14 октября 1840 года родился Дмитрий Писарев, один из великих русских критиков-шестидесятников.

Эгоизм эксплуататора идёт вразрез с интересами всех остальных людей. Писарев

Исполня жизнь свою отравой,
Не сделав многого добра,
Увы, он смог бессмертной славой
Газет наполнить нумера.
Уча людей, мороча братий
При громе плесков иль проклятий
Он совершить мог грозный путь…
Пушкин

Существует целая плеяда молодых гениев-космополитов, повлиявших на развитие и трансформацию литературно-гуманистической мысли в российской империи XIX в., — поэтов-творцов-учёных: — ушедших катастрофически рано. Для которых даже Пушкин со своими 37-ю — мнится старожилом. 
В. Гауф (24 года), Г. Бюхнер (23), Рылеев (30), Новалис (28), Веневитинов (21), П. Шелли (29), А. Полежаев (33), Лермонтов (26), Помяловский (28), Э. Бронте (29), Гаршин (33). Их необозримо много. Они оставили человечеству в наследство издания сочинений, сонмы фолиантов с блестящими идеями. По всему честному миру.
Но ещё больше они оставили потомкам — неизбывной фаустовской печали. Невосполнимых слёз от утраченного, потерянно-сожжённого, не созданного, не законченного. Не дожитого…
Об одном из них — наша заметка. 

Диссидент

Любопытно, что в (относительно) современных очерках о традициях русского либерализма (Н. Пирумова, С. Секиринский, В. Леонтович, мн. др.) имя Писарева не упоминается. Чересчур кажется, с одного краю, сложным, двояким. С другого, — в общем-то, довольно простым. Точнее, прямолинейным. Не вмещающимся в рамки. Не опирающимся на какие-либо категориальные градации «традиций». 
К тому же жутко любил игнорировать предшественников, и не абы каких — «наше всё» не признавал! Оперируя исключительно собственным, лично сочинённым конструктом радикализации протеста, — нацеленным против морали истеблишмента. 
Но в том-то и дело, что — «якобы» собственным, якобы личным.
Печатно прикарманенный термин «разумного эгоизма» (и он не мог этого не знать) берёт исток от обожаемого Писаревым Эпикура. Далее сим электоральным модусом оправдывали основы социума «циник» Б. Мандевилль, «нравственный материалист» Гельвеций с последователями И. Бентамом, Дж. Миллем. Наконец, эмпирик-педагог Джон Локк, заложивший базис западной морали обихода.

Отчего Дмитрий Иванович упорно замалчивал предтечи?

Да потому что никоим разом не принимал(!) монополии коллективистских (классово-марксистских) элементов, — стремясь соединить, сконнектить их с индивидуалистской методой взглядов. Не принимал «эгоистов-коллективистов» Р. Оуэна, П. Леру. Не выносил «разумно-революционного эгоизма» Бакунина, «социализированного эгоизма» Добролюбова-Чернышевского. 
Это, скажем по-современному, диссидентство, — вплоть до антисистемности напоказ (возводимой им в принцип): — и подверглось страшной волне критики. Причём и справа, и слева. Одномоментно — критике за отсылки к западному (Локковскому) коллективизму с его полнотой свободных явлений. И — за писаревский индивидуализм как нравственную опору для формирования свободы личности (в «Схоластике XIX в.»). Мало того что, в частности, довольно революционный для своего времени. Так ещё и претендующий на раскрутку гипотезы относительно механизма прогресса вообще. Органично встраивая её (глобалистскую гипотезу) в историю концепции мирового развития. [Притом что в конце 1850-х гг. само слово «прогресс» было (пока) запрещено — в период медленно нарождающейся постниколаевской оттепели А-ра II.]
Оттого — крайняя популярность (особенно у вечно мятущейся студентуры, семинаристов-бурсаков). Оттого, — безусловно, тюрьма (за откровенные призывы-лозунги к свержению самодержавия). Оттого — практически первое место в философском рейтинге среди критических столпов, — правда, уже на втором всплеске популярности, в 80-х годах. После смерти. И кстати, благодаря прилипшему при жизни званию «ниспровергателя основ». Как некоему исследователю-первооткрывателю новых людей. Идей и мнений.
Упомянутый Пушкин с его Золотым веком рисовались Писаревым ложной сладостно-пасторальной картинкой. Не имеющей ничего общего с непоколебимым верованием в фундаментальную теорию стремглав несущейся Истории с большой буквы: «Новые люди держатся вдали от всякой эксплуатации (…), потому что умеют найти своё место и пристроиться к своему делу». [Ведь Онегин так и не оценил(!) любимейших писаревских просветителей XVIII в. навроде Пьера Кабаниса и ему подобных: «Здоровый мозг так же неизбежно должен мыслить правильно, как здоровый желудок должен переваривать пищу», — утверждал Писарев вместе с «вульгарным материалистом» Кабанисом.]

Стихийный оптимист

Да, есть, были у Писарева неясные моменты. (Как много историко-научных неточностей.) За что не раз руган А. Бухаревым, Вл. Соловьёвым, Розановым. [Несмотря на груду восторженных отзывов. «Самым выразительным проявлением в нашей литературе», «путеводной звездой в лабиринте нашей словесности» называл Дмитрия Ивановича Н. Страхов.]
Так, остаются туманными социальные перспективы избавления от эксплуатации. Наравне с происхождением последней. Но — практическая рекомендация всё ж таки дана. Пусть и с налётом литературщинки — «любить своё дело». И далее, утопичное: «И когда все работники на земном шаре будут любить своё дело, тогда все будут новыми людьми, тогда не будет ни бедных, ни праздных, ни филантропов, тогда действительно потекут «молочные реки в кисельных берегах»…» — Что, в сущности, попахивает ментальностью отечественной фольклористики. Ведь в западной традиции «труд, деяния» понимаются по-другому. Более приземлённо — как неприятная по своей сути обязаловка. Ради удовлетворения человеческих потребностей и — желаний. 
Человеческая природа, генезис цивилизации по Писареву (в пику западной модели) — это некий «добрый» вечный двигатель. Которому надо лишь не мешать. А уж он-то своё непременно отработает.

Схема жизни по Писареву — элементарна. Дай только волю «естественным отправлениям организма»: 

От худшего — к лучшему. 
От пещеры — к каменному дому.
От лука — к штуцеру.
От звериной кожи — к сукну и бархату.
От бедной почвы — к богатой. 
[Эмпирически отклоняя (впрочем, как всегда) закон «убывающего плодородия почвы» Мальтуса.]

Преддверие «разложенчества»

Рекомендации Писарева в плане самосовершенствования восходят к сентенциям толстовства. В некоторой степени подрезанным сентенциям — сиречь секуляризированным. И конечно, чрезвычайно индивидуализированным. Без организации сообществ, воспитания последователей etc. (В отличие от Л. Толстого с его мистико-масонским мировоззренческим фундаментом XVIII века — с толпами страждущих и «культурными» скитами-колониями.)
Увы, «Секту реалистов», обособленную от революционного движения, Писарев так и не создал, как то предвещал Н. Михайловский: никаких предполагаемых ярых приверженцев так и не появилось. Слишком уж он был антисистемен. 
И слишком доверял примитивным «вегетативным», самодвижущимся историческим процессам: «Самосовершенствование делается так же естественно и непроизвольно, как совершаются процессы дыхания, кровообращения и пищеварения. Чем бы вы ни занимались, вы с каждым днём приобретаете бо́льшую техническую ловкость, бо́льший навык и опытность».

Сплошные «почему»

В пику толстовству самосовершенствование по-писаревски зиждется не на религии, — а на неявной «иррелигиозной предпосылке оптимизма» (Б. Старостин). Предшественников коего он опять не замечает. 
Не замечает Вольтера, Лейбница. У. Томсона и Р. Клаузиса, давших обоснование невозможности спонтанного (оптимистического) роста в автономной системе. Т.е. мир (вместе с глубинным злом, отвергаемым П.), — будучи предоставлен сам себе: — неизменно будет только ухудшаться. Отнюдь не расти самопроизвольно в сторону улучшения!
Писарев, даже ведая (бесспорно ведая!) об указанных авторах, просто не придавал им, также ходу их размышлений — значения. Почему?
Избегая Дарвина. Избегая проигравшие (по натуральным, природным причинам) осколки мироздания, — превозносит устаревшую теорию перерождений биолога Ламарка. Чьи оптимизм и вера в имманентное стремление видов к самосовершенствованию были одной из главных мишеней тогдашней критики. Почему? 

Вместо Пушкина — Байрон.
Вместо Шопенгауэра — Мицкевич.
Вместо Толстого — Достоевский.
Будучи нерелигиозен — утверждал бессмертие.

Почему?..

Заключение

Ответ, как ни странно, тривиален.
Это — всемерный принцип отрицания. Также гегелевское «отрицание отрицания». Также искромётная парадоксальность признания отсутствия этих полюсов философских апробаций: вплоть до замкнутости самих в себе. Чем Писарев был схож с «красным обскурантом» Достоевским, — только с разным смысловым наполнением. 
Будучи гениями отрицания, они оба (Писарев с Достоевским) как бы не (д)созрели, не доросли до того состояния, чтобы по-толстовски собрать вкруг себя ауру из почитателей. Секту. Да им и не надо было. 
Хватит того, что «жестокая эстетика шестидесятников» (Биллингтон) передала эстафетную палочку «отрицалова» дальше — в XX век. Поразив писаревским нигилизмом левые течения начала столетия. 
Поразив нигилистическим «злословием» Ленина-Бердяева, Бурлюков и Андреева, Вересаева. Характерно, что сологубовский Передонов втихаря держит у себя сочинения Писарева. Впадая иногда в жуткую панику из-за опасности сего. Но — наперекор всему, — следуя моде на Писарева. (Испытавшей уже третий взрывной толчок.) Возродившейся в увертюре страшного бушующего столетия — на фоне исступленных попыток «осознать историческое значение интеллигенции» (Б. Старостин). [Мощное движение веховства тому подтверждение.]
Впоследствии инфицировав абсолютизацией «подозрительности» Иосифа Сталина: наглухо закрыв тому путь к согласительному диалогу с оппонентами. Да и с кем-либо вовсе.
Но это уже совсем, совсем другая история… 
 
(1840—1868)