Корней Чуковский: «Ну и Африка! Вот так Африка!»

Продолжаем тему Солнечного континента в русской литературе.

Однажды мы вышли из Харьковского академического театра оперы и балета с прибывшим к нам на фестиваль из Петербурга поэтом Кушнером (мне выпала честь вести вечер гостя), и Александр Семенович вдруг обмолвился, что составляет том произведений Чуковского для Большой серии «Библиотеки поэта». И спросил – в том ракурсе, дескать, как думаете, насколько это правильно, корректно ли помещать «детского» поэта в такую «взрослую» серию. И я ответил, «на всю Сумскую»: «Вот и Гиппо, вот и Попо, Гиппо-попо, Гиппо-попо! Вот идёт Гиппопотам! Он идёт от Занзибара, Он идёт к Килиманджаро...» Кушнер чуть ли не подпрыгнул от мальчишеского восторга, и воскликнул: «Правда же, гениально?» 

Конечно, гениально. Этот хореический притоп с интересными внутри– и краесогласиями, с экзотическими, вкусными словами, завораживает своей вечной новизной и свежестью всё новые и новые поколения российских, уже постсоветских читателей. Тут же вам и урок африканских топонимов:

Мы живём на Занзибаре,
В Калахари и Сахаре,
На горе Фернандо-По,
Где гуляет Гиппо-по
По широкой Лимпопо.

Некоторые в пул самых выдающихся чуковских детских поэм включают десять произведений, называя их декалогом непревзойденных киндер-футуристических «сказочных» коллажей Корнея Чуковского. Мы здесь заглянем в три из десяти, в три «африканских» поэмки. Имея в виду, что не только дети являются активными поклонниками чуковских сказочек. Вспомним шедевры «Крокодил» (1917), «Айболит» (1922), «Бармалей» (1925). 

Иллюстрация М. Добужинского

Автор замечательного труда «Книга о Чуковском» Мирон Петровский в интереснейшем эссе «В Африку бегом» заключает: «…В сказках Чуковского подспудно запечатлена почти столетняя история русской литературы, взятая в ее наиболее шумных эксцессах, в ее скандальных всплесках. Вместе с тем в этих сказках не лишенным парадоксальности способом засвидетельствовано единство творчества поэта и сказочника с работой критика, литературоведа, историка литературы. Скандальные эпизоды литературной истории стали, впрочем, не столько “темами” сказок, сколько стимулами для их создания, прикровенно запечатленными в самих созданиях, – чрезвычайно характерная особенность поэтического мышления Чуковского».

В свою очередь, поэт, африканист Игорь Сид, крымский человек и давно москвич, побывавший в нескольких экспедициях на Мадагаскаре, внимательно нам напоминает: ключевые тексты советской поэзии для детей зачастую были почему-то связаны с Солнечным континентом, это очень похоже на продолжение давнего африканского импринтинга. 

М. Петровский верно замечает, что африканские страсти русских мальчиков в столицах и провинциях актуализировала англо-бурская война, гимназисты рубежа XIX–XX вв. перестали мечтать о бегстве в Америку, начали мечтать о бегстве в Африку. Одному удалось бежать – Николаю Гумилеву. Который открыл для русской поэзии и с впечатляющей силой ввел в нее свою Африку. Формула-образ «беглец в Африку» и абиссинский миф стали фирменной маркой поэта и этнографа Гумилева. Об этом мы рассказывали здесь. 

Чуковский писал много лет спустя: «Знали мы и о том, что безусым мальчишкой, только что со школьной скамьи, он тайком от родителей убежал почти без копейки в свою любимую Африку (1907) и что впоследствии, чуть только вступил на литературное поприще, снова умчался туда – на этот раз в самую глубь континента – в Эфиопию – охотиться за слонами и львами – путешествие тягостное в те времена, когда не было ни радио, ни самолетов, ни автомашин».

Но в ту эпоху Корней Чуковский о бегстве высказался стихами «Бармалея»:

…Папочка и мамочка уснули вечерком,
А Танечка и Ванечка – в Африку бегом, –
В Африку!
В Африку!

Видя в таком побеге лишь инфантильность, молодой умудренный сказочник иронично назидает: «Не ходите, дети, в Африку гулять!»

Этот деланно строгий рефрен для маленьких читателей, конечно же, оказывался ничуть не запретом, но интригой и соблазном. И. Сид подчеркивает: «Часть отечественных исследователей-африканистов, я точно знаю, стали таковыми именно потому, что в детстве гулять по Африке им было запрещено».

 

«ПРИЕЗЖАЙТЕ, ДОКТОР, В АФРИКУ СКОРЕЙ!»

Как подсказывают нам справочники, невероятно популярный литературный герой доктор Айболит, имя которого стало нарицательным, – это сквозящий персонаж нескольких произведений писателя Корнея Чуковского: стихотворных сказок «Бармалей», «Айболит», «Одолеем Бармалея!» (1942), «Спасибо Айболиту» (1955), а также прозаической повести «Доктор Айболит» (1936). Айболит фигурирует и в малоизвестной сказке в стихах «Топтыгин и Лиса». 

Айболит и его друзья

В сказке «Айболит» доктор отправляется в Африку, чтобы лечить заболевших зверей шоколадом и гоголем-моголем. В сказке «Бармалей» он прилетает туда же на аэроплане для спасения от разбойника питерских детей Таню и Ваню. 

В генезис имени Айболит глубоко и интересно вглядывается Евгений Абдуллаев в статье «Литературоведческие крохи»: «Чуковский (Николай Корнейчуков) был при крещении назван в честь этого святого; Николаем он назовет и своего старшего сына. Возможно, черты Николая Чудотворца проявились в самом известном его сказочном персонаже – докторе Айболите. Прежде всего – имя, Айболит, в котором аннаграмматически читается Николай. …Что не противоречит происхождению от доктора Дулиттла (Dolittle), героя детских рассказов Хью Лофтинга. “Николай” в имени “доброго доктора” у Чуковского – слышнее».

«Айболит» Художник-иллюстратор Чижиков В. А.

Вчитаемся, сколь сможем. Обратим внимание на зачины строк, по звуку – гениальных:

А в Африке,
А в Африке,
На чёрной Лимпопо,
Сидит и плачет
В Африке
Печальный Гиппопо.

Он в Африке, он в Африке
Под пальмою сидит
И на море из Африки
Без отдыха глядит…

Ав-аф, ав-аф – словно собака Авва (что за находка дивная!) пролаивает грустную песню надежды: «Не едет ли в кораблике доктор Айболит»?

Дерзость и свобода дыхания – неописуемые, фольклорные: в семи строчках Африка упоминается шесть раз!

А это вообще за пределами любых канонов стихосложения – и весело ж:

И каждого гоголем,
Каждого моголем,
Гоголем-моголем,
Гоголем-моголем,
Гоголем-моголем потчует. 

Это помнят все. Ну как тут не зааплодировать! Такой творческой смелостью и свободой обладают только дети. Одна совсем маленькая севастопольская девочка написала уже в XXI в. четверостишье с первой строчкой «Жил-был кот, кот, кот». До чего хорошо! Конгениально Чуковскому:

И корь, и дифтерит у них,
И оспа, и бронхит у них,
И голова болит у них,
И горлышко болит.

Даже те, кто помнят, что тигры в Африке не водятся, прощают автору прекрасные строки «И к полосатым / Бежит он тигрятам».

«Айболит» Художник-иллюстратор Чижиков В. А.

Мы перечитываем в сотый-тысячный раз – с детьми, а потом и внуками – и оторваться не можем.

На птице, глядите, сидит Айболит
И шляпою машет и громко кричит:
«Да здравствует милая Африка!»

Последняя, 8-я главка сказки «Айболит» становится своего рода бетховенской «Одой радости», в первой строфе которой как громкое восклицание счастья, в качестве междометия сияет и топчется звучное название реки Лимпопо:

Вот и вылечил он их,
Лимпопо!
Вот и вылечил больных,
Лимпопо!
И пошли они смеяться,
Лимпопо!
И плясать и баловаться,
Лимпопо!

И акула Каракула
Правым глазом подмигнула
И хохочет, и хохочет,
Будто кто её щекочет.

Акула Каракула заплыла сюда, похоже, из цикла стихотворений Гумилева о Каракалле сборника «Романтические цветы», который последовательно пародировался Чуковским.

 

«И ДОМЧАЛСЯ СТРЕЛОЙ ДО СТОРОНКИ РОДНОЙ,
НА КОТОРОЙ НАПИСАНО: “АФРИКА”».

Но первым в сказочном декалоге Чуковского, включающем рассматриваемый нами африканский триптих, был неповторимый сюрреалистический «Крокодил».

Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил,
Папиросы курил,
По-турецки говорил, –
Крокодил, Крокодил Крокодилович!

К ужасу автора, этот грандиозный опус раз и навсегда затмил славу Чуковского-критика. Еще бы! Когда в тексте читателю приготовлены такие диковинки, изумительные по звуку и потрясающие по маршевому пафосу:

Но вот из-за Нила
Горилла идёт,
Горилла идёт,
Крокодила ведёт!

«Крокодил». Художник-иллюстратор Сутеев В. Г.

Автор сокрушался: «Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя «Крокодила», и я сделался знаменитым писателем. Боюсь, что «Крокодила» знает наизусть вся Россия. Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано “Автор "Крокодила"”. А как старательно, с каким трудом писал я другие свои книги, напр., “Некрасов как художник”, “Жена поэта”, “Уолт Уитмен”, «Футуристы» и проч. Сколько забот о стиле, композиции и о многом другом, о чем обычно не заботятся критики! Каждая критическая статья для меня – произведение искусства (может быть, плохого, но искусства!), и когда я писал, напр., свою статью “Нат Пинкертон”, мне казалось, что я пишу поэму. Но кто помнит и знает такие статьи! Другое дело – “Крокодил”».

Известно: когда Горький, радея о русской детской литературе, заказал Чуковскому для будущего альманаха «Елка» сказку в духе «Конька-Горбунка», оказалось, что у тридцатитрехлетнего писателя подобная сказка уже имеется – она была сочинена поэтом вслух как импровизация в поезде (из Хельсинки), для развлечения больного сына, и ребенок ее на ходу запомнил! Публиковать «Крокодила» автор смог в течение года в своем журнальчике «Для детей», приложении к взрослой «Ниве»: начал в конце 1916-го при Царе, продолжил до и после февральской революции и закончил сразу после октябрьской, в декабре 1917 г. 

Революционный год появления сказочной поэмки, 1917-й, побуждает некоторых аналитиков утверждать, что на главный план в ней «вынесена тема предстоящего освобождения; Крокодил призывает своих собратьев-зверей подняться на борьбу с людьми-поработителями». Либеральный читатель не мог не увидеть здесь скрытой издевки над «образами большевизма». 

Феерический по качеству письма и содержанию, любимый с младенчества текст, неподражаемая страшилка для детей с упоминанием главной реки Африки: 

И сказал Крокодил:
– Ты меня победил!
Не губи меня, Ваня Васильчиков!
Пожалей ты моих крокодильчиков!
Крокодильчики в Ниле плескаются,
Со слезами меня дожидаются,
Отпусти меня к деточкам, Ванечка,
Я за то подарю тебе пряничка.

Отвечал ему Ваня Васильчиков:
– Хоть и жаль мне твоих крокодильчиков,
Но тебя, кровожадную гадину,
Я сейчас изрублю, как говядину.
Мне, обжора, жалеть тебя нечего:
Много мяса ты съел человечьего.

Чуковские «фирменные» обаятельные перебивы и перемены ритма и интонации, вкусная народная, а точней, разностилевая лексика, вызывающая улыбку читателя:

Прыгнул в Нил
Крокодил,
Прямо в ил
Угодил,
Где жила его жена Крокодилица,
Его детушек кормилица-поилица.

Литературоведы знают и давно разложили по полочкам, что пародийность пронизывает стихотворные сказки Чуковского, реализуясь на разных уровнях – лексики, интонации, сюжета, при этом они не становятся пародией в собственном смысле слова. Чуковский сложно сопрягает эпические, лирические и сатирические мотивы, а многие окрашенные цитатностью или «подражательностью» мотивы этих сказок вообще лишены пародийной или сатирической цели и выполняют какую-то иную, не всегда четко определенную функцию.

«Крокодил». Художник-иллюстратор Сутеев В. Г.

Вот «Крокодил»: его центральный эпизод, как утверждают, восходит к неоконченной повести Достоевского «Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже», наделавшей в свое время много шуму, поскольку в ней усмотрели пасквиль на Чернышевского. Чуковский читал эту повесть Репину незадолго до того, как сочинил «Крокодила»; живописец отнесся к ней резко отрицательно. М. Петровский утверждает, что в «Крокодиле» Чуковского – множество аллюзий к «Крокодилу» Достоевского, легко узнаваемых деталей разного толка, перифраз и даже прямых цитат, но напрасно искать здесь какие-либо обращенные к Достоевскому пародийные выпады. 

Леонид Александровский в статье 2012 года «Наш до дыр» провозглашает: «Ничего подобного “Крокодилу” русская детская – да и не только – литература доселе не знала; в том, что это чудо сотворил он, смакователь и критикан, переводчик и не-писатель, есть высшая правда. Настоящая, без сюсюкающего снисхождения к своему читателю детская литература – это ведь сразу и недо-, и сверхлитература; виртуозный дайджест (и пастиш) высоких стилей, свободная от взрослых условностей игра в искусство, вдохновенная и ненавязчивая стилизация, сублимация дара, не знавшего других путей выхода».

Другой критик, любящий авангардное искусство, находит, что Корней Чуковский в своих сказках не просто играл, а «шаманил, захлебывался своей погруженностью в поэзию прошлого и настоящего, верещал, воркотал, куркулился и нежился. В танцующих куплетах-“лесенках” “Мойдодыра” и “Бармалея” звучало сумасшедшее полиритмическое многоголосье (и отголосье) всей русской поэзии разом – высокой и анонимной, от Лермонтова и Некрасова до Блока и Маяковского, от шансона и романсов до лозунгов трех революций и крупногабаритных шрифтов театральных тумб. Десяток сказок Чуковского, написанных в 20-е годы (начатый «Крокодилом», законченный «Айболитом»), запросто равновелик урбанистическим фантасмагориям Аполлинера и Маяковского, механическим балетам Леже, Мэн Рэя и Миро, блуждающим по неевклидовым линейкам букашкам-мутантам Мельникова. Бешеная, сбивающая с ног – и с толку! – сюрная мультипликация! Подчиненная воле победившего пролетария декорация расшарниренного мира в духе «Мистерии-буфф»! Юмористический кубизм!”.

Однако пристальный Борис Гаспаров в статье «Мой до дыр» замечает и обратное: «Хорошо известно, что 1913–1915 годы были временем тесной связи Чуковского с футуристами. Связь эта имела полемический характер: в своих многочисленных устных и письменных выступлениях Чуковский заявил о себе как если и не слишком глубокий, то чрезвычайно остроумный, едко-веселый критик футуризма, в самом широком понимании этого явления – от Северянина до Крученых, от Маяковского до Каменского, от Кандинского до Ларионова. Футуристы не оставались в долгу, столь же много уделяя места Чуковскому в своей устной и печатной продукции и столь же мало стесняясь в выражениях».

Действительно, полемичный Чуковский порыкивал на тех, кто пытался «сбросить Пушкина с корабля современности». Виртуозно-пародийно изваял он монтаж из разных стихов Алексея Крученых: «А московским кубофутуристам нечего больше и сбрасывать. Они уже все с себя сбросили: грамматику, логику, психологию, эстетику, членораздельную речь, – визжат, верещат по-звериному: Сарча кроча буга на вихроль! Зю цю э спрум! Беляматокиляй!»

Критики давно обратили внимание на явное эхо в 9-й главке «Крокодила» Чуковского, вызванное почти тысячестрочной африканской поэмой Н. Гумилева «Мик», в которой, в свою очередь, «что-то слышится родное», а именно стихотворный размер и интонация поэмы Лермонтова «Мцыри». Действие «Мика» происходит в Абиссинии, которую Гумилев посетил три раза.

Цитируем Чуковского:

…Узнайте, милые друзья,
Потрясена душа моя,
Я столько горя видел там,
Что даже ты, Гиппопотам,
И то завыл бы, как щенок,
Когда б его увидеть мог.
Там наши братья, как в аду –
В Зоологическом саду.
…………….
Вы помните, меж нами жил
Один весёлый крокодил…
Он мой племянник. Я его
Любил, как сына своего.
Он был проказник, и плясун,
И озорник, и хохотун,
А ныне там передо мной,
Измученный, полуживой,
В лохани грязной он лежал
И, умирая, мне сказал…

В книге «Тринадцать заповедей детским поэтам» (1929) Чуковский самокритично, но, на наш взгляд, очень верно напишет: «В моем „Крокодиле” хуже всего доходит до детей та страница, где я, пародируя Лермонтова, заставляю Крокодила произносить длинную речь о страдании зверей, заточенных в клетки Зоосада, так как эта страница почти не апеллирует к зрению ребят и слишком долго удерживает их внимание на одном эпизоде».

Литературовед Р. Тименчик напоминает нам, что между автором «Мика» и автором «Крокодила» летом 1917 г. произошел некий конфликт, не вполне поддающийся реконструкции. Он был связан с намерением и надеждой Гумилева опубликовать свою поэму (возможно, в сокращенном виде, частично) в журнальчике «Для детей», только что созданном Чуковским.

В этой, 9-й, части чуковской сказки, – пишет исследователь в 1981 г., – Крокодил Крокодилович, благополучно вернувшийся в Африку из Петрограда, оделил подарками своих малолетних крокодильчиков, разрешил несколько педагогических моментов, насладился семейной идиллией и принял высоких гостей – царя-гиппопотама с его зоологической свитой. Все это у Чуковского – с иронией, порой благодушной, порой издевательской. И вдруг – резкий перелом: в ответ на просьбу ублаготворенного лакомствами гиппопотама рассказать «о тех медовых пирогах, / О куличах и калачах, / Что кушал ты в чужом краю», Крокодил Крокодилович (так нелогично!) произносит длиннейший, более чем на 60 стихотворных строк, трагический монолог о мучениях зверей в петроградском зоопарке. В «Крокодиле» нет другого столь же обширного риторического фрагмента, тормозящего действие этой стремительной сказки. Юмор исчезает, а ирония, если она и сохраняется, пародийно оттеняет перенасыщенный пафос монолога. Патетический Крокодилов монолог так же мало похож на Чуковского, как основательно близок к Гумилеву – именно к «Мику».

В «Мике» читаем:

…Он встал,
Подумал и загрохотал:
«Эй, носороги, эй, слоны,
И все, что злобны и сильны,
От пастбища и от пруда
Спешите, буйные, сюда.
Ого-го-го, ого-го-го!
Да не щадите никого!»
……………………..
И павиан, прервав содом,
Утершись, тихо затянул:
«За этою горой есть дом,
И в нем живет мой сын в плену.
Я видел, как он грыз орех,
В сторонке сидя ото всех…»

Как говорится, имеющий уши да слышит.

«Как он не любил моего „Крокодила”! – запишет Чуковский во время бессонницы через год после гибели Гумилева. – „Там много насмешек над зверьми: над слонами, львами, жирафами”. А вообще он не любил насмешек, не любил юмористики… и всякую обиду зверям считал личным себе оскорблением. В этом было что-то гимназически-милое».

Чуковский создал «Крокодила» в 26 лет. Что это было – литературное хулиганство или «проба пера»? Так или иначе, уже в 1916 г. «лермонтовско-гумилевский» монолог Крокодила (то есть всю 9-ю часть сказки) автор признал ошибкой.

Хотя впоследствии Н. Крупская, культурный книгочей, заметит С. Маршаку, что это пародия не на «Мцыри», а на «Несчастных» Некрасова. Однако мы знаем, что именно Корней Иванович вернул поэзию Николая Алексеевича в отечественную литературу.

 

 «ОН ПО АФРИКЕ ИДЁТ, НА ВСЮ АФРИКУ ПОЁТ…»

Злодей Бармалей – пират, разбойник и якобы каннибал, орудующий в Африке, – ярчайший персонаж сказок Корнея Чуковского про доктора Айболита. Впервые появляется в стихотворной сказке «Бармалей» (1925), а позже также в прозаической повести «Доктор Айболит» (1936) и стихотворной «Одолеем Бармалея!» (1942), о которой выйдет разгромная статья в «Правде»: «Вредная и пошлая стряпня Корнея Чуковского».

«Бармалей». Художник-иллюстратор Добужинский М. В.

О происхождении сказки «Бармалей» Чуковский охотно рассказывал любопытствующим собеседникам и записал в «Чукоккалу» историю, как в 1924 г. бродя с художником Добужинским по Петроградской стороне, они вышли на Бармалееву улицу и стали фантазировать – что это был за Бармалей. Добужинский утверждал, что это был «разбойник. Знаменитый пират. Вот напишите-ка о нем сказку. Он был вот такой. В треуголке, с такими усищами». И сразу в альбомчике нарисовал Бармалея. Вернувшись домой, писатель сочинил сказку об этом разбойнике, а Добужинский украсил ее рисунками. 

«Бармалей». Художник-иллюстратор Добужинский М. В.

Именно у Добужинского, по утверждению Чуковского, «возникла идея написать сказку про Бармалея, но не обычную, а “сказку-наоборот”. Так и возникла этакая “антипедагогическая” сказочка, где крокодилы добрые, а ленинградские дети бегают гулять в Африку. <…> В работе над книжкой М. В. принимал гораздо большее участие, нежели просто художник. Как и сама идея сказки, ее создание было также “наоборот”. Вместо того чтобы делать рисунки к уже готовому тексту, как это обычно происходит, М. В. сначала рисовал, а я потом писал стихи к рисункам. Это был единственный подобный случай в моей писательской работе».

Сохранился вклеенный в «Чукоккалу» рисунок Добужинского, который, по словам Чуковского, спровоцировал сочинение сказки, задал ее основные образы и ситуации, породил «Бармалея». На этом рисунке громадный крокодил, вынырнув из моря и возложив передние лапы на берег овального острова, глотает разбойника вместе с его архаически-опереточным пиратским вооружением. А на островке коленопреклоненные дети – мальчик и девочка – между костром, на котором им только что предстояло превратиться в жаркое для людоеда, и осеняющей их пальмой с неостывшим ужасом и горячей благодарностью глядят на своего страшного спасителя. В левом верхнем углу картинка дополнена снижающимся самолетиком – в сказке он доставит доброго доктора Айболита.

«Бармалей». Художник-иллюстратор Добужинский М. В.

Осведомленные филологи указывают, что «Бармалей» содержит легко читаемый намек на африканское путешествие Гумилева и сопутствующие обстоятельства. «Неоромантическая сказка» Чуковского – еще более «нео», чем у Гумилева. Сказочное повествование в «Бармалее» идет след в след за перипетиями «Неоромантической сказки», иронически их сгущая и преувеличивая.

У Гумилева:

За пределами Веледа
Есть заклятые дороги.
Там я видел людоеда
На огромном носороге.

Кровожадный, ликом темный,
Он бросает злые взоры,
Носорог его огромный
Потрясает ревом горы.

У Чуковского:

В Африке акулы,
В Африке гориллы,
В Африке большие
Злые крокодилы
Будут вас кусать,
Бить и обижать, –
Не ходите, дети,
В Африку гулять.

В Африке разбойник,
В Африке злодей,
В Африке ужасный
Бар-ма-лей!

Он бегает по Африке
И кушает детей –
Гадкий, нехороший, жадный Бармалей!

«Сказать о злодее и разбойнике, пожирателе детей, что он их, видите ли, “кушает” и вообще “гадкий” и “нехороший”, – пишет один вдумчивый читатель, – значит дать место “детскому, слишком детскому”, представить смехотворно инфантильный взгляд наивных до святости – или до нелепости – “маленьких детей”». 

Африка ужасна,
Да-да-да!
Африка опасна,
Да-да-да!
Не ходите в Африку,
Дети, никогда!

«Бармалей». Художник-иллюстратор Добужинский М. В.

Вот какой «сказочник-наоборот» век назад появился в великой русской литературе и прибавил свою лепту к ее величию, а также прирастил наши литературные пространства большим Африканским континентом.

А знаете ли вы, что в 2022 г. к 140-летию со дня рождения классика петербургские граффитисты написали его портрет... на скале в Кейптауне! Теперь в Южной Африке красуется изображение Корнея Ивановича, а вместе с ним и знаменитая цитата из «Айболита»: «Ай да Африка! Что за Африка!» Художники Илья Ис и Артём Бурж родом из Белоруссии. «Корней Иванович сам никогда не был в Африке, но в нашем детстве представление о реке Лимпопо сложилось по его сказке, – говорят они. – Спасибо, Корней Иванович, за детские мечты побывать здесь. Добро пожаловать в Африку!»

Портрет Корнея Ивановича Чуковского в Кейптауне. 

 

Источники:
Мирон Петровский. «В Африку бегом». «Новый Мир», №1 / 2011 г.
Евгений Абдуллаев. «Литературоведческие крохи». Знамя № 9 / 2020
Валентин Берестов. Всеми любимые строки. Книжное обозрение / 26 марта 1982 г.
Валентин Берестов. Прогулки с Бармалеем. Стас. № 3 / 1996
Александра Веселова. По улице ходила большая крокодила. Русский журнал/29.10.1999 г.
Б.М. Гаспаров. Мой до дыр. НЛО, № 1 / 1992 г.