Бочка

1

Моей любимой страной Грузия стала в детстве. Точнее — в юности. Я учился в девятом классе школы номер четыре Новогрудка. Именно в этом году отмечалось девятьсот пятьдесят лет со дня основания города, между прочим, первой столицы Великого княжества Литовского. Мне всегда нравилась история, и не наука «история», а исторические романы, которые я читал взахлёб.

Девятьсот пятьдесят лет за плечами нашего маленького городка обязывали ко многому. Во-первых, ты как с равными мог говорить с уроженцами Киева, Варшавы, Вильнюса и даже Москвы. О том, что Новогрудок старше столицы нашей великой родины, тогда я как-то не задумывался. Но мы говорим не о Новогрудке — о Грузии.
Мой отец работал преподавателем бухгалтерского учёта в торгово-экономическом техникуме, и мои одноклассники—второгодники, а таких было трое — Зуйко, Палкин и Барсук, остро мне завидовали.
— Ты можешь приходить в техникум? — спросил Зуйко.
— Конечно, — сказал я.
— И в общежитие техникума?
— Наверное, — пожал я плечами.
— Там же девиц больше, чем в нашей школе, — посмотрел на товарищей Зуйко. — И все с ногами!
Те засмеялись. Я тоже засмеялся, но, скорее, за компанию. Ноги были у всех, даже у меня.
— Ему ещё рано, — пробасил Палкин.
Он был здоровый парень, мог играть центровым в баскетбольной команде. Но Коля Палкин больше, чем баскетбол, любил бормотуху и, видимо, девичьи ноги.
— И груди, — добавил Саня Барсук.
Товарищи опять засмеялись.
— Так ты ходишь в техникум? — прервал веселье Зуйко.
— Хожу, — кивнул я.
На самом деле в техникум я приходил в библиотеку. Как сыну преподавателя библиотекарша, Людмила Петровна, выдала мне ключ от библиотеки, и я мог открывать её дверь в любое время дня и ночи. Студентов Людмила Петровна в библиотеку не впускала.
— Книги теряют, — объяснила она отцу, который привёл меня к ней.
Отец кивнул и посмотрел на меня.
— Не потеряю, — буркнул я.
— Да нет, я о девчатах, — улыбнулась библиотекарша. — У вас серьёзный парень.
Я покраснел. Серьёзным парнем меня ещё не называли.
— Приходи и бери любую книгу, — сказала Людмила Петровна. — У нас собраний сочинений много.
Собрания сочинений меня интересовали меньше всего, но я не стал об этом говорить. Я мечтал об исторических романах.
И такой роман сразу попался мне на глаза — «Великий Моурави» Анны Антоновской. И это был не просто роман, а роман—эпопея в шести томах, можно сказать, собрание сочинений.
Я с головой погрузился в перипетии борьбы маленькой Грузии за свободу и независимость. С первых же страниц я понял, какие кровожадные великаны её окружали — Персия, Турция, где-то далеко за горами Россия. Но Россия как раз не была жестоким угнетателем, она тоже мечтала о независимости маленькой Грузии.
Больше всех в романе мне нравился главный герой Георгий Саакадзе, тот самый великий моурави. Он был настоящий витязь в тигровой шкуре, который кочевал от одной битвы с врагами к другой. Денно и нощно он сражался с ними, заодно страдая от предательств и измен. Там были и любовные драмы, но они меня занимали меньше всего. Описания битв были намного интереснее. Кстати, я догадывался, что и для автора эпопеи они более важны. Автор исторического романа, тем более, многотомного, не мог отдавать пальму первенства каким—то лобзаниям. Только лязг мечей, свист стрел и стоны раненых воинов.
Да, стараниями великого моурави Грузия сразу и безоговорочно вошла в моё сердце. Кахетия, Картли, Имеретия, Мингрелия, Сванетия, Гурия — все эти земли стали и моими. Я переживал за их судьбу, я желал людям, в них живущим, счастья, и с удовлетворением воспринимал факт вхождения Грузии в состав Российской империи. 
Позже, уже студентом, я прочитал повесть Нодара Думбадзе «Я, бабушка, Илико и Илларион», и окончательно понял, что Грузия моя земля. Собаку, застреленную пьяными друзьями, было жалко, но настоящая любовь нередко соседствует с невозвратимыми потерями. Пить надо меньше, и всё будет хорошо.
В этом же девятом классе на центральной площади нашего городка появилась винная бочка, возле которой уныло маячила фигура грузина в большой кепке.
— Подходи, кацо, видишь, какое вино? — говорил он проходившим мимо мужчинам.
Те от него шарахались. И их можно было понять — за годы Советской власти мужчины привыкли пить самогон, водку, бормотуху, но никак не вино из бочки.
Я, кстати, лучше других знал, что у нас пьют. У отца в техникуме было много заочниц, крепких дам с шиньоном на голове, которые изредка приходили к нам домой с объёмистыми сумками в руках. Как правило, это были директора магазинов, задумавшиеся о карьерном росте. Нужен был диплом, и они, засучив рукава, отправлялись учиться.
Подарки, остававшиеся после них, были скромны — коньяк, водка, виньяк, настойки. Но зато лично мне был ясен ассортимент наших магазинов.
— А вино? — спрашивал я отца.
— Какое вино? — недоумевал он.
— Портвейн.
— Портвейн вреден, — отвечал он. — Тебе ещё рано.
Что ж, рано так рано. Я раскрывал очередной том «Великого Моурави».
В школе прозвенел звонок на перерыв, и ко мне подошли Зуйко, Палкин и Барсук. Отчего—то им нравилось шефствовать надо мной.
— К бочке пойдём? — спросил Зуйко.
— Какой бочке? — удивился я.
— Винной. За большой перерыв успеем по стакану выпить.
— И не по одному, — добавил Палкин.
Барсук усмехнулся.
— Сколько стоит? — спросил я.
— Сорок копеек стакан, — сказал Зуйко. — Нам продаёт по тридцать. У тебя есть копейки?
У меня в кармане лежал рубль, и я собирался купить в школьном буфете булочку.
— Пойдём, — нехотя согласился я.

2

Бочка стояла на самой середине площади. С одной стороны действующий костёл, с другой недействующий, приспособленный под склад. Между ними магазинные ряды — крамы. Чуть поодаль райком партии и исполком. Неподалёку отсюда, на улице Адама Мицкевича, и наша школа. Почти во всех западно-белорусских городках центр одинаков — костёл, церковь, магазин, учреждения.
Мы подошли к бочке.
— Гамарджоба, кацо! — приветствовал нас продавец. — Друга привели?
— У него деньги, — сказал Зуйко. — Давай рубль.
Я понял, что у товарищей денег нет, и безропотно отдал рубль.
Продавец налил всем по стакану. Мы выпили вино, ребята залпом, я с остановкой.
— Когда отец приведёшь? — спросил продавец Толика Зуйко.
— Завтра, — сказал тот.
Мы знали, что его отец умер, но не выдали товарища.
— А ты? — посмотрел на меня продавец.
— Мой вино не пьёт, — сказал я. — В техникуме работает.
— Такой вино — и не пьёт, — покачал головой продавец. — Саперави! Знаешь саперави?
— Нет, — сказал я.
— Конечно, откуда тебе знать. Меня Дато зовут.
Он пожал мне руку. Видимо, мой рубль произвёл на него впечатление. Но больше рублей в кармане не было.
— Пойдём на урок? — посмотрел я на друзей.
— Ты иди, а мы прогуляем, — сказал Зуйко. — В общежитие к девкам сходим. У них деньги должны быть.
— Не дадут, — вздохнул Палкин.
— Тебе дадут, — тоже вздохнул Зуйко. — Без очереди дали бы Шурику, но ему в школу надо.
Ребята засмеялись. Я обиделся. Мне не нравилось, когда одноклассники звали меня Шуриком.
— Приходи, тебе без денег налью, — улыбнулся Дато. 
Он шутил, но глаза его были грустные.
Бочка на площади простояла недолго. Видимо, для заштатного Новогрудка винная бочка была всё же слишком продвинутым проектом. Как тогда говорили — опережающим время. Но я её запомнил вместе с Дато в кепке-аэродроме. Много позже я понял, что вино в бочке действительно было хорошее.
До этого, правда, пришлось закончить университет, потрудиться сначала в школе, затем в Институте языкознания Академии наук, на телевидении. А там и вовсе в Москву уехать, где тоже было немало нехоженых дорог.
Я побывал во многих городах и странах, но ни разу не посетил Грузию. Грузинских писателей читал — того же Думбадзе, Амирэджиби, братьев Чиладзе, даже Константина Гамсахурдия, а вот к ним домой не попал. Да, я бывал в Сухуми, отдыхал в Доме творчества писателей в Пицунде, но это всё же Абхазия. А мне хотелось попасть на настоящее грузинское застолье, с вином и песнями. Тем более в писательском городке «Внуково», где у меня была творческая мастерская, изредка такое застолье устраивалось.
С распадом СССР по нашим городам и весям побрели бригады строителей из некогда дружественных республик, и одна из них, грузинская, появилась во Внукове.
Около десятка молодых мужчин строили у нас особняк для одного из новых русских, которому захотелось поселиться рядом с писателями. Не знаю, чем он руководствовался, но особняк возник на месте нашего бывшего буфета.
Ах, что это был за буфет! Для описания его достоинств надобен талант Гоголя, я лишь скажу, что каждый внуковский постоялец мог купить в нём кусок хорошего мяса, сосиски, колбасу, три бутылки чешского пива — больше позволялось только председателю Литфонда, жившему по соседству со мной, а также приличный оковалок осетрины холодного копчения. Осетра наша буфетчица, Нина Васильевна, привозила целиком, он с трудом помещался на прилавке, и ты показывал руками, сколько от этого осетра отпилить.
Но страна рухнула, посёлок пришёл в упадок, руководство Литфонда стало распродавать землю, чтобы хоть как-то выжить, и на месте буфета появился особняк.
Моему сыну тогда было года три, и он стал говорить по-грузински:
— Гамарджоба, кацо!
Его другом был один из строителей, приходивший к песочнице, в которой ковырялись детишки. Они, видимо, беседовали о жизни, и сынишка с лёгкостью усвоил некоторые грузинские слова. Детям вообще легко даются языки, даже самые далёкие от родного.
Но после окончания строительства во Внукове остался другой грузин — Гиви. Он прибился к Гале, работавшей в конторе то ли бухгалтершей, то ли завхозом. Сама контора исчезла вместе с директором, отчалившем, по слухам, за океан, в Америку, а Галя осталась присматривать за хозяйством, точнее, его остатками. Теперь она это делала на пару с Гиви.
Так вот, на свой день рождения, а это в конце лета, Гиви устраивал шашлык. И это был лучший из шашлыков, которые готовили уцелевшие внуковцы.
Гиви сам ехал на рынок и покупал свиные рёбрышки. Как я сейчас понимаю, это было самое дешёвое мясо из того, что продавалось на рынке. Гиви его не мариновал, просто посыпал солью, но какой получался шашлык! На стол подавались зелень, овощи, сулугуни, обязательно долма — и пир, что называется, стоял горой.
«Ведь всё, как у нас, — подумал я, — а его шашлык с моим не сравнишь. Почему?»
— Ешь, — улыбнулся Гиви. — И пей.
— А сколько вина вы выпиваете за раз у себя? — спросил я. — В обыкновенном застолье?
— Ночном? — уточнил Гиви.
— Ну, не дневном же. Нормальном. И какое вино вы при этом пьёте — красное или белое?
— Только белое! — твёрдо сказал Гиви.
Он задумался, шевеля пальцами на руках. Видимо, он прикидывал, сколько стаканов они выпивали. Или турьих рогов, всё же застолье было грузинское.
— Семь литров! — объявил Гиви.
 — На человека? — поразился я.
Гиви усмехнулся. Он старался не обижать внуковских писателей, но иногда приходилось.
Да, я хотел попасть на то самое грузинское застолье, с белым вином, но не получалось. Даже в Китае побывал, а до Грузии не доехал. 
И вот сын, иногда балующий своих родителей, предложил:
— А не съездить ли нам в Тбилиси?
У меня ёкнуло сердце. Чудеса в жизни всё же случались, и это примиряло с ней убелённого сединами старца.
— У тебя не седина, — сказал сын. — Этот цвет называется кофе с молоком.

3

Итак, мы полетели в Тбилиси в середине мая. Там нас ждал сын, приехавший на день раньше.
— Нужно квартиру заказать, осмотреться, — объяснил по телефону Егор. — Я в Тбилиси был год назад, а за год многое может измениться.
Мне казалось, что за год в жизни абсолютно ничего не меняется, но промолчал. Молодым, как говорится, виднее.
«Зато будет кому в аэропорту встретить, — подумал я. — Всё же другая страна. Может, там уже и русский язык забыли».
— Здесь все по-английски говорят, — сказал сын. — И вообще всюду в мире говорят по-английски. Кроме Китая.
В Китае я не так давно был, и знал, что там действительно говорят по-китайски.
— А в Индии? — спросил я.
— Тем более!
Егор засмеялся. Я, кстати, уже давно не удивлялся качеству звонков по вотсаппу. Слышимость хорошая, особенно если звонят с другого конца земного шара. А главное — бесплатно, никаких тебе роумингов.
— Надеюсь, ты без проблем пройдёшь фейс-контроль, — сказал сын. — Ты ведь ничего не писал о Грузии?
— Нет! — отчеканил я. — И не собираюсь!
— Молодец! — похвалил меня Егор, и отключился.
На самом деле у меня есть рассказ «Уха в Пицунде», но там говорилось о давних временах, когда писатели ездили в Дома творчества. А с тех времён какой спрос? Другие страны, другие люди. По натуре я был оптимист. Или глупец, что, в принципе, одно и то же.
Паспортный контроль в тбилисском аэропорту мы с женой прошли успешно. К пенсионерам пограничники снисходительны. Хотя, наверное, не ко всем. Был бы, предположим, полковником КГБ в отставке…
«Отставить! — остановил я себя. — Полковником ты не мог стать в принципе. Старший лейтенант — вот твой предел. Получай багаж и иди ловить такси».
Но к ловле такси родные меня не подпускали. В Москве машину заказывала жена, за границей это брал на себя сын. Мы обошли длинную очередь, состоящую по большей части из пассажиров нашего рейса, и сели в медленно подкатившую к нам машину. И это была лучшая из находившихся на стоянке «мерседесов», «БМВ» и «ауди».
«В Грузии всегда ездили на хороших машинах, — подумал я. — Кому Деточкин продавал украденную “Волгу”? А наш парень действительно занимает не последнее место в своей кампании. Надо, кстати, выучить её название, перед друзьями неудобно».
— Не отвлекайся, — сказал жена. — Тебя и на паспортном контроле держали дольше других.
Возмущаться не было времени, и я сел рядом с водителем. Я знал, что это было худшее место в машине. Лучшее было то, что за водителем сзади.
— Где снял квартиру? — спросил я сына.
— В центре, — ответил он.
Мне нравилась его манера давать исчерпывающие ответы на глупые вопросы. Причём это касалось не только меня, но и друзей. Лузеров, кстати говоря, среди них не было.
«Езжай, куда везут, — сказал я себе. — Отдыхай».
— Правильно, — подала голос откуда-то сзади жена.
Водитель не повёл и бровью. В солидных фирмах, подобных той, в которой он работал, отвлекаться не полагалось.
К дому мы подъехали далеко за полночь. Пока сын набирал код ящичка, в котором лежали ключи, я изучал мемориальные доски над дверью.
«А не последние в Грузии люди здесь жили, — думал я. — Возможно, среди них были и писатели. Жалко, грузинского языка не знаю. Интересно, нынешние грузинские писатели удостаиваются вот таких досок? Сейчас эти квартиры сдают через интернет потомки знаменитостей. Небось, дорого берут…»
— Пойдём, — окликнул меня сын, — завтра будешь осматриваться.
Квартира была большая, удобная. Две спальни, прихожая, совмещённая с кухней, вместительная душевая с унитазом, светильники.
Сын заказал через яндекс вино, хачапури и пиццу, и мы, наконец, смогли поздравить себя с прибытием.
— Завтра уйду в офис работать, — сказал Егор, — а вы гуляйте. Программу составили?
— Какой офис? — удивился я. — Ты же в другом городе живёшь.
— Сейчас полно мест, откуда можно удалённо работать, — ответил Егор. — У меня завтра две важные встречи. А послезавтра поедем в Мцхету. Это древняя столица Грузии.
Против древней столицы я ничего не имел против, чай, в Новогрудке вырос.
— А я хочу на могилу Грибоедова, — сказала жена. — Всегда мечтала на ней побывать.
Против Грибоедова я тоже ничего не имел. Наоборот, с моей точки зрения, он был одним из самых талантливых русских людей. Когда Саша Грибоедов поступил на военную службу, его направили в Брест. Там во время бала, устроенном местным градоначальником, они с приятелем поднялись по мраморной лестнице в танцевальный зал верхом на лошадях. Публика рукоплескала, но Грибоедова из военной службы уволили, и влиятельные родственники определили молодого человека по дипломатической части. И зря, конечно. Военным его не отправили бы в Тегеран на растерзание религиозным фанатикам.
Но все эти смысли я держал при себе. Близкие их не одобряли.
— Ладно, — сказал я, — сначала едем к Грибоедову, потом в Мцхету. Но прошу не забывать о ресторанах. В Грузии я или не в Грузии?
Родные молча со мной согласились. Я был в Грузии.

4

К Некрополю, где находилась могила Грибоедова и его жены, нужно было подниматься на фуникулёре.
— Их здесь три, — предупредил нас Егор, — не перепутайте. А я на встречу.
Я никак не мог привыкнуть к онлайн встречам. Какие же это встречи? Беседы по ящику. Но каждый должен заниматься своим делом, и мы отправились искать нужный фуникулёр.
Он располагался именно там, где надо, у подножия горы Мтацминда. Мы купили билеты, точнее, карты, которые можно было пополнять, сели в кабинку и поехали в гору. Внизу под нами проплывали склоны, заросшие соснами и елями, среди них изредка появлялись крыши домов. Это были холмы Грузии, те самые, из стихотворения Пушкина. Он, правда, парил над ночными холмами. Даст Бог, дойдёт до этого и у нас. 
Меня не покидало ощущение праздника. Я был в Грузии, и лучшее нас ожидало впереди.
Мы доехали до вершины горы, и выяснилось, что к Пантеону нужно было выходить на промежуточной остановке.
— Что ж, пойдём пешком, — сказал я. — Так даже правильнее.
Спустились к церкви Святого Давида и остановились перед нишей в стене с двумя памятниками. Нишу ограждала металлическая решётка, на которой висел замок.
— Откуда приехали? — спросил человек, сидевший на скамейке рядом с нишей.
— Из Москвы, — ответила жена.
— Для Москвы открою.
Человек поднялся, побренчал ключами и открыл замок. Все его движения были нарочито замедленными.
«Начальник», — подумал я.
— Я доктор наук, — сказал человек. — Всё об этом памятнике знаю. Хочешь расскажу?
— Надгробья Грибоедову и Нино Чавчавадзе, — кивнула жена. — Очень красивый мрамор.
— Ну, если знаешь!.. — оскорбился доктор наук. — Сама смотри.
Он снова сел на скамейку.
Я, не вступая в пререкания, прошёл к надгробьям. На одном из них было изваяние безутешной вдовы, приникшей к кресту. Чуть ниже надпись на памятнике: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»
Я знал, что Нино умерла от холеры в возрасте сорока пяти лет. Грибоедов погиб в тридцать четыре. История их трагической любви ещё раз говорила нам о скоротечности и несправедливости жизни. Хотя… Александра Грибоедова знает каждый русский человек. Нино Чавчавадзе, Чёрную розу, боготворят в Грузии.
На улицах Тбилиси я уже встречал высоких стройных девушек с царственной осанкой. На тонкой шее надменно склонённая голова. Отчего-то мне казалось, именно этот тип красоты олицетворяла Нино. Она, правда, принадлежала к княжескому роду и отличалась от простых смертных.
«Пусть себе они ходят по улицам Тбилиси, — сказал я себе. — Мы тоже имеем право если не прикоснуться к истинной красоте, то хотя бы её лицезреть».
— Дай ему денег, — перебила ход моих мыслей жена.
— Зачем? — удивился я.
— Он открыл решётку.
Я поковырялся в бумажнике, нашёл монету в два лари и положил в кружку, стоящую на выступе в стене.
— Не надо денег! — сказал человек с ключом.
«Гордый», — подумал я.
— Отдадите монахам, — сказала жена. — Они ведь приходят сюда?
— Монахи всюду ходят, — сказал человек. — Видишь, туристам рассказывает?
Действительно, высокий человек в монашеском одеянии повествовал о чём—то группе туристов. Кажется, это были англичане.
«Неужели о Грибоедове и Нино?» — подумал я.
— Здесь много знаменитых похоронено, — сказал ключник. — Есть о ком рассказать. У вас в Москве тоже пантеон?
— На Красной площади, — кивнул я.
— Знаю, там Ленин лежит. Но Сталин лучше.
Мне трудно было определить истинную роль личности в истории. Сегодня лучше, завтра хуже не придумаешь. Скользкая тема.
— А я и не заставляю, — сказал ключник. — Гуляй себе. У нас много хороших мест. На воздушный шар катался?
— Нет.
В центре Тбилиси в парке у реки я видел воздушный шар, с которого можно обозреть грузинскую столицу с высоты птичьего полёта. Вероятно, красивое зрелище. Правда, парящий в воздухе шар я не видел ни разу. Дорого? Или неисправен?
— Пойдём, — позвала меня жена.
Я ещё раз посмотрел на доктора наук, с независимым видом сидящего на скамейке, и пошёл по дорожке вслед за женой.
«Отчего они так обидчивы? — подумал я. — К любому слову цепляются».
Перед этим на выходе из фуникулёра мы прошли мимо нескольких парней, зарабатывающих на туристах. Один держал на руке беркута, предлагая сфотографироваться с ним. Второй приглашал к подзорной трубе, из которой можно было увидеть нечто особенное. Третий предлагал обменять деньги. Так вот, этому третьему не понравился мой внешний вид. А может, он просто недолюбливал стариков.
— Не тебя вчера по телевизору показывали? — спросил он меня. — Сказали, ты золото с бриллиантами туда-сюда возишь.
— И наркотики, — кивнул я.
Выражение лица у парня при этом было очень обиженное, как будто я у него занял вчера деньги и не собираюсь их отдавать.
— Не обращай внимания, — сказала жена. — С некоторых пор к русским они относятся по-разному.

5

С каждым днём я всё больше убеждался, что Тбилиси по-настоящему чудесный город. Мы погуляли по старому городу и даже сходили на спектакль в театр марионеток, основанный Резо Габриадзе. Теперь им руководил его сын Леван, которого все в России знали по роли скрипача в фильме «Кин-дза-дза». Нас туда провели по блату, но я к этому отнёсся как к должному. Должен ведь и я что-нибудь получить по блату, тем более в Тбилиси. Блат в этом городе процветал ещё со времён Союза, и никто не считал это чем-то предосудительным. Можешь сходить по блату в театр — иди.
Спектакль был о вороне Боре, который жил с четой пожилых бедных грузин. Боря жалел стариков, шарманщика и его жену Домну. Жить-то надо на что-то, особенно после того, как Домна похоронила мужа. Боря потихоньку таскал из банка деньги и отдавал Домне. Потом его поймали, судили и посадили в тюрьму. Особенно хороша была речь прокурора на суде. В ней он обвинил Борю не просто в воровстве, но в коварстве, с которым тот охмурял честных граждан. «Он воспользовался любовью простых грузин к хоровому пению и танцам и заставил их закрыть глаза на преступление! — сказал прокурор. — Требую приговорить его к расстрелу!»
Но Борю просто посадили. Судья, в отличие от прокурора, был порядочным человеком.
— Боря ещё тот фрукт, — сказал я жене после спектакля. — Соблазнил местную красавицу, которая от него родила. Но я ему всё прощаю за любовь к хоровому пению и танцам.
— Он не пел, — возразила жена.
— Ещё как пел! Весь спектакль состоит из песен и танцев.
Жена хмыкнула. Она знала, что со мной бесполезно спорить.
Вообще нам в Тбилиси везло. Как-то мы проходили мимо музея на проспекте Руставели, и выяснилось, что сегодня всемирный день музеев, вход бесплатный. Мы, естественно, вошли и полюбовались картинами Нико Пиросмани. Особенно хорош был дворник на одной из картин, жена его сфотографировала на айфон.
— Надо сходить в музей изобразительных искусств, — сказал я. — Вдруг там ещё есть художник, похожий на Нико.
— В другой раз, — сказала жена.
По обыкновению, она была строга со мной. Но это в семейной жизни нормально.
За музеем располагался парк с вековыми деревьями, постриженными газонами, удобными скамейками и городским сумасшедшим, который есть в каждом приличном парке.
— Наш президент на работу пошла, — доверительно сказал мне сумасшедший. — Каждый день здесь ходит!
По одной из дорожек парка вдалеке действительно шла женщина, которую сопровождал не то помощник, не то охранник.
О том, что ко мне обратился местный сумасшедший, говорил не только внешний вид этого человека, но и то, что он безошибочно вычислял приезжих. На коренных жителей он не обращал внимания.
Я кивнул. Президент, который ходит на работу по одному и тому же маршруту, вызывал уважение. Да и стиль здешней жизни обнадёживал.
— Не отвлекайся! — вновь вернула меня с небес на землю жена. — У тебя есть монета в один лари?
— Нет, — сказал я.
— Надо держать в кармане.
— Зачем?
— На всякий случай.
— Но этот не обижается.
— Всё равно, разменяй в киоске и носи в кармане монеты.
Сумасшедший, прислушивавшийся к нашему разговору, кивнул, соглашаясь.
«Теперь обидится», — подумал я. 
— А как же! — сказал сумасшедший.
Сейчас вид у него был не только обиженный, но и сердитый.
— Многие здесь хорошо знают русский язык, — сказал я. — В основном, конечно, пенсионеры.
— Тебе же объяснили — молодёжь говорит на английском. Им так удобнее.
— А мне что делать?
— Учи! — пожала плечами жена.
Сама она на английском говорила вполне сносно, во всяком случае, официанты в кафе её понимали.
— Вчера в Мцхете было лучше, чем здесь, — посмотрел я по сторонам. — Попали на вынос иконы в храме. Кура с Арагви там сливаются?
— Там.
— В ресторане на берегу реки хорошо посидели.
Поездка в Мцхету и в самом деле была запоминающаяся. В монастыре Джвари, откуда открывался потрясающий вид на слияние Арагви и Куры, мы попали на вынос то ли иконы, то ли креста. Молодые священнослужители пели, прихожане им подпевали, и в целом это было почти то, что в спектакле про ворона Борю — любовь простого народа к хоровому пению и танцам. Мне, правда, запомнились ещё собаки, спящие вповалку в высокой траве вокруг храма. Они были похожи на сражённых вражеской пулей воинов. Правда, когда к одной из них подошёл мальчик лет десяти, собака с яростным лаем набросилась на него. Её поддержали проснувшиеся товарки. Парень с рёвом умчался к маме, которая долго не могла его успокоить. А собаки снова попадали в траву и мгновенно уснули.
В ресторане у реки мы ели жаренную форель. Там тоже была собака, но она плавала за бутылкой, которую швырял в воду хозяин. Это был породистый спаниель, не обращавший внимания на посетителей ресторана, хотя среди них был десятилетний мальчик.
— Занят делом, — сказал я.
— Кто? — не поняла жена.
— Спаниель.
— Тебе бы ещё дело найти.
Я пожал плечами. Есть форель, пить вино и при этом смотреть на реку — разве не дело?
— А думать о вечном?
— О вечном думают классики. Между прочим, они писали и о холмах Грузии.
Жена махнула рукой. Она хорошо знала о моём отношении к вечности.
— Завтра едем в Алазанскую долину, — сказала она. — Не забыл?
Как я мог об этом забыть? Но протестовал против этой поездки именно я.

6

Сын с утра до вечера сидел в своём коворкинге — я до сих не знаю, что это такое, — и однажды он предложил нам поехать с гидом по Грузии.
— На деревни посмотрите, — сказал он.
Я понимал, что основная причина нашего выселения из столицы, это то, что мы ему мешаем работать.
— По пустякам мы не будем тебе звонить, — сказал я. — Только если потеряемся.
— И даже тогда не будем, — посмотрела на меня жена. — Потеряться можешь лишь ты. А мы тебя далеко не отпустим.
— Не в этом дело! — махнул рукой Егор. — Ты ведь хочешь попасть в Алазанскую долину?
— Конечно! — приосанился я. — Кто же туда не хочет. Тем более, под это вино я соблазнил твою маму.
Дело было в далёкой Ялте. Я приехал работать в Дом творчества писателей, купил в магазине ящик вина «Алазанская долина», поставил его под кровать и начал писать рассказ. Тогда мне ещё казалось, что в Домах творчества писатели пишут рассказы, повести и даже стихи. Но совершенно случайно в этом же Доме оказалась одна молодая редактор столичного издательства, и рассказ с моего письменного стола исчез. На нём появилась бутылка «Алазанской долины» и стаканы. Закуски не было, тогда с этим в Ялте было трудно. Да, нелёгкое было время, застойное. Но кто об этом сейчас помнит?
— Помним, — сказала жена. — Рассказ ты дописал в Москве.
Хорошая память у девушки. Я вот уже начисто забыл, что это был за рассказ.
— Перестаньте препираться, — сказал Егор. — Машина к нашему дому приедет в девять утра. Вам надо принять душ и позавтракать. За экскурсию я уже заплатил.
Как всегда, у меня не оставалось выбора, езжай, куда велено. А мне, может, хотелось гулять по вечернему Тбилиси.
— Ещё нагуляешься, — хмыкнула жена.
Она не очень верила в мои благие намерения. И для этого у неё были веские основания.
Итак, ровно в девять утра мы подошли к большому чёрному джипу, рядом с которым стояли водитель и представительный человек лет пятидесяти.
— Сергей, — представился он. — А это водитель Леван. Вы раньше бывали в Кахетии?
— Даже в Имеретии не был, — сказал я. — И в Гурии.
— Побываем, — успокоил меня гид.
Мне понравилось, что он не улыбался, когда шутил. И по-русски хорошо говорит. С туристами натренировался?
— Я почти москвич, — сказал Сергей. — Тридцать лет там прожил. Жена, дети. А потом друг попросил отвезти меня в Тбилиси. Он тяжело болел, захотел попрощаться с родиной. Мы сюда приехали — а здесь другой воздух! И люди другие, более душевные. Я неделю здесь прожил и понял, что без Грузии не могу. Нашёл работу и остался.
— А друг? — спросил я.
— Друг пошёл на поправку, иногда с ним встречаемся.
— Вы в Москве учились? — вмешалась в наш разговор жена.
— Закончил институт международных отношений, у меня папа дипломат. Теперь вот вожу по стране туристов. Часто из Европы приезжают.
«Непростой человек», — подумал я.
Сергей улыбнулся и распахнул перед нами дверь.
Пока мы ехали по городу, я успел рассказать, что люблю Грузию с детства, даже роман—эпопею «Великий Моурави» прочитал.
— И Константина Гамсахурдиа, — добавил я.
— «Десницу великого мастера»? — удивился Сергей.
— Десницу тоже, — сказал я. — У него по большей части романы о царях.
— Потому его сын и стал президентом, — кивнул Сергей. — Но вообще—то он агент КГБ, я в одной книге прочитал.
Я агентов КГБ знал плохо, и посмотрел на жену. Она в своё время издала целую серию книг об агентах, включая нелегалов. Жена хмыкнула, но в наш разговор вмешиваться не стала.
«Тоже отчасти агент», — подумал я.
Машина выехала из Тбилиси, и я замолчал, вертя головой. По опыту я знал, что первые впечатления самые яркие, их надо собирать для будущей книги. И я её напишу, как бы не мешали родные и близкие.
 — Никто тебе не мешает, — сказала жена. — Разбрасываешься по мелочам.
Сергей не знал, о чём идёт речь, но усиленно закивал в подтверждение ей слов. Он сразу понял, кто в доме хозяин.
— Ну и ладно, — сказал я. — Вы мыслите о глобальном, а я остановлюсь на мелочах. О них тоже должен кто—то сказать.
— Сейчас мы остановимся и попробуем домашний хлеб, — перебил меня Сергей. — Его уже выпекли в печи.
Мы остановились у дома и вышли из машины. По тому, как Сергея приветствовали хозяин и хозяйка, было понятно, что он здесь свой человек. Но он всюду свой, даже в Москве.
—Печь называется тандыр? — спросил я.
— Тонэ, — ответил Сергей, — а хлеб шотис-пури, похож на саблю. Его давали с собой воину, когда он отправлялся в поход. Мама была спокойно, когда отправляла сына с этим хлебом. От голода не умрёт.
Мы осмотрели глиняную печь, в которой выпекался хлеб. Сейчас в ней жарко полыхал огонь. Видимо, его только что разожгли для туристов.
Прямо возле забора мы преломили ещё тёплый хлеб и съели его с помидорами, которые купила у хозяйки жена. Было очень вкусно.
— Теперь можно ехать в Алазанскую долину, — сказал Сергей.
— А мы где? — спросил я.
— В Кахетинской долине. Это самый винодельческий регион Грузии.
Я кивнул. Это был именно тот регион, в который я должен был попасть. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

​