Энтузиасты и портные

От редакции

Только что написанное продолжение истории Владимира (Зеева) Жаботинского, «Разбуженный (украинскими) погромами». Статья — полезнейший пример того, как национальная идея заработала — не в значении заработка, дохода, а в смысле запустила «движок машины», заглохший еще 1 800 лет тому назад. Релоканты, пацифисты, болтуны, унылые ворчуны, пассионарные публицисты, «портные», вдруг ставшие воинами… и все прочие ненавязчивые аналогии — прилагаются.

Игорь Шумейко 

​

История Еврейского легиона это прежде всего история о том, как больше ста лет назад еврейских релокантов загоняли на Первую нескончаемую и как бы не последнюю мировую войну. Хотя закваской этого пирога послужила, как положено, кучка энтузиастов, чтобы не сказать — фанатиков. Когда Турция вступила в войну на стороне так называемых Центральных держав, самый решительный из российских сионистов Владимир Жаботинский сразу понял, что Османской империи конец: после поражения Германии ее поделят победители, и у сионистов будет шанс при разделе получить Палестину.
Но за какие заслуги? Заслуг нет — значит их нужно завоевать, оказать британской элите какую-то услугу. Но какие могут быть услуги во время войны? «Сколько у сионистов дивизий?» — прежде всего спросит любой ответственный британец, и нужно будет ему ответить: «Пока ни одной, но мы создадим еврейский добровольческий легион». — Добровольцы найдутся, был уверен блистательный одесский литератор и журналист. Сопротивление он встретил в собственной, сионистской элите: а ну как Центральные державы победят, и тогда Турция навеки похоронит сионистский проект, евреям лучше держаться подальше от разборок великих держав, чтобы потом не сделаться козлами отпущения, как это уже не раз бывало. Но Жаботинский был уверен: победит Антанта.
Препятствие возникло другое: закон запрещал иностранцам служить в британской армии, им готовы были предоставить только роль транспортной колонны на турецком фронте. Жаботинскому это показалось унизительным, но его единомышленник Иосиф Трумпельдор, потерявший на русско-японской войне левую руку и приобретший там же полный комплект высших наград для нижних чинов, разъяснил, что каждый фронт против Турции ведет к Сиону, а опасность для «погонщиков мулов», доставляющих в окопы продовольствие и боеприпасы, ничуть не меньше, чем для бойцов. Что и подтвердилось во время провальной галлиполийской операции, после которой остатки отряда, изначально из приблизительно шестисот-семисот человек, были отправлены по месту формирования в Александрию и там распущены.

Зеев Жаботинский (слева) и Иосиф Трумпельдор в британской военной форме

Но главное — о еврейском отряде написали все европейский газеты, и у государственных мужей зашевелилось подозрение, что с сионистов можно настричь кое-какой шерсти для фронта, для победы. И в начале семнадцатого года британское правительство наконец согласилось на создание еврейской боевой части в составе британской армии. Жаботинский записался рядовым и с достоинством перенес ругательства небольшого английского начальника. Зато рядовая еврейская молодежь из квартала Уайтчепел ни малейшего энтузиазма не проявила.
Жили без Палестины, значит и дальше проживем, и пока не тащат на войну, значит и не нужно о себе напоминать: не буди лихо, пока оно тихо. Любая идея скиснет в Уайтчепеле, шутили они сами, и после одного из бесполезных митингов, на котором еврейская молодежь снова отвечала шумом и ругательствами на призывы жертвовать собой ради национального возрождения, один умный анархист разъяснил Жаботинскому их позицию: мы не евреи и не англичане, мы портные.
Жаботинской изумлялся их слепоте к нарастающим признакам недалекой бури. Он повсюду — от военного министерства до каждой кузины его квартирной хозяйки слышал раздраженные жалобы, что пока-де наши парни гибнут по сотне в час, ваши молодчики играют на бильярде и разгуливают с барышнями. Однако «молодчики» предпочитали усыплять свою тревогу и сердились на тех, кто пытался ее будить, — авось, не тронут. Но Жаботинский был уверен, что «тронут», и очень скоро. Служить все равно придется, и пусть скажут спасибо, что им хотя бы будет дана возможность сражаться за еврейское дело. Которое они до последнего не желали считать «своим».
Тем временем один либеральный депутат, видимо, кем-то простимулированный, сделал запрос в палате общин, на каком основании русский журналист ведет пропаганду о создании еврейского военного контингента. Жаботинский добился встречи с ним и задал вопрос: неужели мы должны равнодушно смотреть, как в Англии нарастает расовая ненависть в самой ядовитой форме — ненависть людей, которых посылают на смерть, к людям, которым дозволяется жить?
Депутат согласился, что неплохо бы значительному количеству евреев вступить волонтерами в британскую армию наравне с англичанами, но Жаботинский возразил, что равенство здесь неуместно, ибо евреи ничего не выигрывают в отличие от англичан — им нужно тоже пообещать какой-то национальный приз. Какой приз можно пообещать тем, кто равнодушен к национальным проблемам, сказать трудно, но для активистов этим призом была Палестина.
Несколько богатых евреев из ассимиляторского круга обратились к «портным» с воззванием: Англия оказала вам гостеприимство, исполните свой долг и т.п. Ответом была тишина. Тогда министр внутренних дел, сам еврей, издал официальное сообщение, что если российско-подданные евреи к такому-то сроку не запишутся добровольцами, то их вышлют на родину. Министр забыл, что либеральная печать годами изображала Россию страной вешателей и погромщиков, и он своими угрозами записывается к ним в союзники. Зато Уайтчепел нисколько не испугался. Жаботинский же постарался разъяснить, что необходимо не запугивать, но апеллировать к собственному патриотизму бездомного еврея. И в чем же должен заключаться патриотизм бездомных? Его могут представлять только евреи националистического, а не ассимиляторского толка.

В конец концов поддержать Жаботинского согласилась главная газета — «Таймс». А Жаботинский параллельно успел издать книгу «Турция и война», в которой доказывал, что Турция должна быть разделена, Палестина — войти в сферу британского влияния, и главный фронт — это Восточный фронт.
Тем временем Восточный германо-российский фронт распадался, немцы этому радовались, но Жаботинский снова проявил дальновидность: Самсон в час своей гибели погубил больше врагов, чем за всю свою жизнь.
О сопротивлении ассимиляторов можно рассказывать еще очень долго, и за ними, несомненно, была собственная правда, ибо история трагична — в ней любая победа открывает путь к будущим поражениям, а поражения частенько оборачиваются победами. Тоже временными, разумеется, как временно все в этом бренном мире.
Поэтому любую достаточно длинную историю можно написать как историю победы или как историю поражения — все зависит от того, где ее оборвать и на чем сосредоточиться. Но книга Жаботинского «Слово о полку» заканчивается победой, локальной, как всякая победа: Еврейский легион был создан, и «портные» показали себя отличными солдатами. Возможно, здесь проявился общий закон: романтики сначала любят, а потом делают то, что любят, а обычные люди сначала делают, а потом любят то, что делают. А может быть, и тогда не любят, а только принимают как неизбежность.
Кличка «портные» постепенно сделалась почетным титулом. Без всякого энтузиазма к чему бы то ни было, кроме своей семьи, «равнодушные и к сионизму, и к Палестине, обиженные на всех и все за то, что их посмели потревожить и послали на край света отвоевывать страну, до которой им дела нет, — они точно и аккуратно справляли свою службу от аза до ижицы, от чистки пуговиц до настоящего героизма. В наших батальонах бывали тяжелые моменты, приступы массового нетерпения, которые иногда грозили привести все наше дело к гибели, — но никогда в этом не участвовали «портные». Для них все — опасность, жара, грубость, беспредельная скука перемирия, спанье на камнях, ночная стража на горе, малярия, рана, пустая фляжка, где не осталось ни капли воды, — все это были для них составные элементы «подряда», который, хочешь не хочешь, пришлось на себя взять, а потому, раз уж «подрядился», надо выполнять как полагается». А тосковать разрешается только о доме.
Войну они ненавидели как дикое безумие и добровольцев считали идиотами. Но когда после Брестского мира им как российским подданным предложили перевестись в нестроевые роты, откликнулись только два человека. Которые — совпадение ли это? — оказались лучшими боксерами на всю британскую армию в Палестине.
А портные отказались даже от экскурсий по стране: мы сюда приехали служить, а не любоваться пейзажами, и свой долг исполнили. Так теперь вы похлопочите, чтобы нас поскорее отпустили домой. Они были такими исполнительными, что их демобилизовали гораздо позже, чем «американцев». Так что они первыми приехали и последними уехали, чужими пришли и чужими ушли. Такой вот странный оплот сионизма. Или не очень странный? В моем романе «Нам целый мир чужбина» герой размышляет рядом с могилами Герцля и Жаботинского: 

«Вдуматься только: какой-то древний фантом богоизбранности, овладевший полудиким племенем, сопровождает его в победах и разгромах, изгнаниях и передышках, в истреблениях и процветаниях; текут века за веками, меняются страны, одежды, языки, профессии, но фантом живет и живет, и однажды кучка рассудительных господ в сюртуках додумывается до того, чтобы собрать его наследников, наводящих друг на друга оторопь диковинностью своих манер, на потерянной родине, от которой остался один только звук. И вот сказка обретает скромные черты небольшого общественного движеньица, обрастает конгрессами, петициями, умеренными пожертвованиями, декларациями и т.д., и т.д., и т.д., но однажды, соединившись с другой, столь же нелепой сказкой — социализмом, обретает прокаленное в огне одержимости боевое острие, — а жизнь между тем плодит все новые разумные, якобы, причины потомкам сказки воротиться к ее истокам, хотя почти каждому в отдельности переселение сулит гораздо больше тягот, чем выгод, но чарующая химера отыскивает для себя все новые орудия среди предусмотрительных и энергичных, — и вот наконец я стою на холме у могилы сюртучного основоположника, а подо мною рычат машинами, торгуют, производят, ссорятся и мирятся тысячи и тысячи практичных человечков, свято убежденных, что собрала их сюда исключительно жажда благополучия…
Написать бы историю человечества как историю борьбы, слияния и преображения чарующих фантомов — плюс их борьба с истиной. И показать, как победа иллюзий опустошает землю, а победа правды — нашу душу».

Миром движут грезы, именно столкновение грез, а не борьба за территории и рынки порождает самые непримиримые войны… Но энтузиасты бессильны, если им не удается вовлечь в свои фантазии «портных».

На обложке: марш еврейского батальона по улицам Лондона, 1918 г.

​