В логове нацизма, или Как я со свидомыми в Нюрнберг ездил

Харьков является побратимом Нюрнберга. Равно как и других замечательных городов — Лилля (Франция), Варны (Болгария), Болоньи (Италия), Познани (Польша), а также штата Цинциннати (США). Был в этом ряду и Петербург. Побратимство оформилось в начале 1990-х, когда на волне нэзалэжности всплескнулся романтизм дружбы народов мира. Нюренбергские писатели несколько раз приезжали в Харьков. Отношения с ними сложились вполне теплые. Мы однажды даже возили их в Святогорский монастырь.

Тогда казалось удивительным, что немцы проявили нешуточный интерес к русской православной святыне — пещерному монастырю, основанному монахами Киево-Печерской Лавры в очень живописном месте, на горах — над Донцом — на стыке Харьковской и Донецкой областей. Некогда Чехов, Цветаева, Зайцев, Короленко, Немирович посвятили Святогорью весьма проникновенные строки. Мне так и не удалось выяснить, что же столь привлекательно в наших палестинах для «таинственной немецкой души», что ищут германцы «в стране далекой»? И оставался вопрос: зачем они приглашают украинских литераторов к себе в гости? 

В 2000 г. был формальный повод: в Нюрнберге должна была состояться презентация билингвической (украино-немецкой) книги «Два мiста» (Два города») — со взаимнопереведенными стихами авторов из городов-побратимов — по десятку с каждой стороны. Русских поэтов в этой книжке не было, так что мое персональное пребывание в составе делегации следовало считать недоразумением. Как, собственно, все (включая меня), наверное, и считали. «Русскую пару» в нашем ковчеге составил со мной директор Харьковского академического театра оперы и балета Г. Селихов.

Авторское фото тех времён. Оцифровка с плёнки

Отбыли в предпоследний день ноября, после полудня, на микроавтобусе — что, с одной стороны, позволило рассмотреть пролетавшие мимо виды, а с другой — изнурило: 42 часа езды вымотали из задницы всю душу. Дороги украинской родины перестаешь чувствовать сразу, как только пересекаешь границу с Польшей. Нас проводил вусмерть пьяный необъятный таможенник, нарывавшийся на взятку. Он буквально не стоял на ногах — валился на грудь собеседнику, нашему водителю, весьма поднаторевшему в таких перевозках и известному в среде таможенников и пограничников как перевозчик торговцев. Поэтому, едва шевеля губами, «красивый и толстый» просил традиционные 50 марок «с вагона». Водитель долго втюхивал невменяемому, что везет «художников». Как бы то ни было, мы въехали в пасмурную Польшу.
Люблин показался красивым уютным городом с симпатичным замком. А вот Варшава не удивила совсем. Город был разрушен в войну, поэтому центр Варшавы — современный, я бы даже сказал, «советский город». Прошлись по центру и быстро помчались через Познань (которую проезжали уже во тьме) к западной польской границе, к северной таможне, на Франкфурт-на-Одере. Наши водители решили дать сотню-другую километров лишку, только бы «без напрягов» пройти границу. Расчет оправдался: наша виза открывалась с 0 часов 30-го ноября, а пересекли мы границу с Германией в 0-40.

Угол зрения

Ну, понятно, — некоторое волнение: как там она, ночная Германия, которую «мы» некогда покорили? По которой наши деды и отцы прошлись, утверждая славу русского оружия, чиня разгром — в отместку. И что же мы увидели? Широченный шестирядный автобан с идеальным асфальтовым покрытием, на котором наш водитель (второй — спал на заднем сиденье) заснул за рулем по причине монотонности и идеальности трассы. Еще мы увидели сверкающие магазины на стоянках и… сортиры! Сортиры! О, эти немецкие ватер-клозеты, тогда еще разившие наповал неподготовленного и слабонервного неофита: три вида бумажных полотенец и салфеток, ароматизаторы воздуха, полная автоматика в предоставлении услуг!
К Нюрнбергу добрались к утру, пересмотрев удивительные пейзажи. Ведь наш путь был долог — более пятисот километров с севера на юг Германии, минуя Берлин и Лейпциг. (Я жалел, что не удалось проехать через Дрезден (а в Польше — через Краков). 
Нюрнберг — столица Франконии, северобаварской земельки, насыщенной красивыми лесами — смешанными, с преобладанием черной ели. Пейзажи эти я назвал «зигфридовскими», подошло бы и что-нибудь «нибелунговское». Земля в Баварии — холмистая, все это — северные Альпийские предгорья, называемые Шваб. Когда показались «сельские» пригороды Нюрнберга, я впал в тихое расстройство. Дело в том, что тамошний сельский жилой пейзаж по характеру почти ничем не отличался от городского. В том смысле, что на бытовом, архитектурном и прочих уровнях у немцев «разница меж городом и деревней» фактически ликвидирована. Высокая коммуникативность и взаимопроникновение обусловлены прекрасно развитой транспортной инфраструктурой. Почти у всех — автомобили. А если ты — студент, то пользуйся льготами железных дорог и др. Поэтому на работу кое-кто ездит и километров за двести! А уж 60-70 км — почти норма.
А чистота везде! Тогда была. Теперь там грязь по причине наплыва мигрантов. Удивительно также то, что в одних и тех же кирхах службы проходят у двух конфессиональных веток: католиков и евангелистов (70 и 30 процентов, соответственно). К слову, Вольфганг Казак, знаменитый славист, обитавший в Мухе, под Кельном, которому я намеревался по прибытии позвонить, принадлежал евангелической церкви. Его отец, Герман Казак, — известнейший в прошлом священник и религиозный писатель. Так вот, службы в немецких храмах объединены местом (храм, алтарь, орган), но разнесены во времени (проводятся в разное время суток). Знаменитая немецкая организованность оформлена, как оказалось, и на конфессиональном уровне. 
Отдельного умиления заслуживает немецкий транспорт: трамваи (бампер которых отстоит от дорожного покрытия сантиметров на 10) — тихие, полупустые, с частыми остановками. Кресла в них покрыты красивым велюром. Чтобы зайти в вагончик (так — и в метро), необходимо поднести палец к особому кружочку, расположенному возле двери. Только тогда дверь безшумно открывается. Так же — выходишь из вагона.

Кино и «немцы»

Принимающая сторона очень хорошо подготовилась к «мероприятию»: наш микроавтобус встретили в 9 часов возле дома переводчицы Урсулы Керстан, которая уже бывала в Харькове. Интересна подоплека ее знания русского языка: сама она — из судетских немцев, в Нюрнберг переехала только после воссоединения двух Германий, то есть, живя в ГДР, изучала русский еще в школе. Радушие встречающих оказалось чрезвычайным! Многие были знакомы еще по харьковским встречам и предыдущим сюда приездам.

И.Гатовская и С.Минаков

Нас распределили по семьям. Мой жилищный вопрос был решен «до того»: в Нюрнберге уже несколько лет жила с семьей мой друг — Ирина Гатовская, прекрасный поэт, до эмиграции работавшая в оркестре Харьковской филармонии. Первой скрипкой. Ира окончила Харьковскую муздесятилетку и консерваторию. Будучи блестяще одаренной во всем, быстро освоила немецкий язык. Борис Чичибабин написал в предисловии к ее книге стихотворений «Окончание спектакля» (Харьков, 1994), что не встречал в русской поэзии более мрачного взгляда на жизнь. Радушию моих друзей не было предела: кормили на убой, задаривали компакт-дисками (которых я, изрядно докупив, привез оттуда штук 60) с записями классической музыки, загрузили в дорогу подарками для всех членов семьи. Для полноты семейной картины следует добавить, что сын Иры Миша, на тот момент студент педагогического колледжа, быстро освоил немецкий, стал чемпионом Баварии по шахматам. Ныне гроссмейстер.

У побратимов

Мои гостеприимные друзья были настолько загружены предпраздничной работой, что не смогли ни разу выйти со мной в город на прогулку. Даже в выходные дни. Единственный раз я Ирину вытащил вечером на прощальный вечер с обществом побратимства «Харьков-Нюрнберг». Целью моего «вытягивания» было представление Гатовской местной немецкой культурной публике — с незамысловатой целью: попытаться вывести ее за рамки необщения. Я надеялся, что это может поспособствовать и её профессиональной востребованности. Моя речь на вечере была посвящена двум великим жителям Нюрнберга — Альбрехту Дюреру, жившему 500 лет назад, и Ирине Гатовской.

Окно в мастерской Дюрера, фото автора

О Дюрере я сказал, что, посетив его дом-музей, был потрясен тем, что лица персонажей его произведений похожи на лица современных жителей города, и все пейзажи, в том числе в библейских сюжетах, списаны с местных, нюренбергских окрестностей, а, во-вторых, тем, что Дюрер сделал практически одновременно (с 1500 по 1510—12 годы) два цикла гравюр — «Житие Девы Марии» и «Апокалипсис», то есть, один — как бы лирический, а второй — о конце света. И я сказал немцам, что Альбрехт Дюрер есть, по моему разумению, не только один из величайших художников человечества, но и один из пророков, и что его пророчество об «Апокалипсисе» на этой земле уже осуществилось в 1933—1945 годах, когда Нюрнберг был центром нацизма и когда именно здесь проходили все партийные нацистские съезды, и что я желаю жителям этого города дождаться в новом тысячелетии осуществления второго пророчества Дюрера — о явлении здесь Богоматери. У немцев был шок. Но потом, правда, тишина разрешилась аплодисментами.
А в связи с Ириной я заявил следующее: конечно, легче искать что-то интересное вдали, за две тыщи километров (намек на нашу делегацию), но можно, внимательно посмотрев вокруг, обнаружить, что и в твоем городе живет человек, которого как поэта знают и на Украине, и в России, и в Израиле, и в США. Что о ней в немецкоязычном справочнике «Русские писатели Германии» помещена статья, что в сборнике «Дикое Поле. Стихи русских поэтов Украины конца ХХ века» (Харьков, 2000 г., составители А. Дмитриев, И. Евса, С. Минаков) Гатовская представлена весьма объемно. И о волшебной скрипке ее сказал, и о компакт-диске… Ира, кстати, мне накануне объяснила, что ее в городе хорошо знают и, в первую очередь, председатель общества побратимства, он же — директор местной консерватории, и что их семейный тандем здесь, скорее всего, воспринимают только как конкурентов. Однако я, ведомый славянской прямолинейностью, решил пройти весь путь до конца, а там — будь что будет! Думалось: может, поможет.
Заканчивая рассказ об Ирине Гатовской, добавлю, что «пахота» ее была связана с несколькими видами работ: преподавание в частной музыкальной гимназии (денежно, но по временному договору); в государственной музыкальной школе (а там в любой общеобразовательной школе обязательно изучение музыки, какого-либо инструмента, что, впрочем, совсем не значит, что все блестяще играют) — малоденежно, но со страховками на всех членов семьи; частные уроки — приемлемо (50 марок за час) и неофициально; трио (орган, скрипка и альт) в кирхе местного старого кладбища, на котором похоронены Дюрер и мыслитель Фейербах (известный нам, «православным комсомольцам», в первую очередь, по ленинской статье «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии»), при захоронениях; игра на службах в кирхах. 

Что в Дюрере тебе моем, или Продырявленные щеки Вита Ствоша

Стилосу Дюрера 500 лет

Я узнал много интересного. Например, о главном соборе города, Лоренцкирхе (Церковь Св. Лаврентия), о мастерах-резчиках, о наших с ней любимых немцах — Дюрере и Лукасе Кранахе Старшем. Интересна легенда о местном резчике по дереву, алтари и всяческие убранства из-под руки которого и сейчас украшают и Лоренцкирхе, и Собор Святого Вита в Праге (а многие работы находятся в Нюрнбергском музее искусств и других музеях), — о Вите Ствоше, современнике Дюрера. Этот человек, получив заказ на оформление Лоренцкирхе, сильно завысил сметные расходы, в чем был впоследствии уличен. По законам того времени ему должны были отрубить руки. Однако, учтя специальность и уровень дарования, городской совет «упростил» наказание: мастеру «всего-навсего» проткнули щеки раскаленным стержнем.

30 ноября в 14-00 я приблизился к зданию, о котором мечтал давно — дому А. Дюрера. Этот дом художник купил после второго возвращения из Италии, куда убегал от чумы и откуда приехал, впечатленный работами мастеров Возрождения. Италия — рядом — стоит лишь перевалить на юг через Альпы. Тут же, чуть восточнее, — Австрия, а на самой ее границе — сказочный городок Зальцбург, в котором родился Моцарт. Это был еще один пункт моего вожделения, который я видал на картинках, читал о нем и о том, что Моцарт его не любил. В Зальцбург я стремился всеми фибрами, и попасть в него мне помешало лишь то, что ехать из Нюрнберга туда нужно было с несколькими пересадками на электропоезде, 3,5 часа в один конец, на что я — без знания языка — не отважился. Наверное — напрасно. Так вот, дом Дюреру продал горсовет — прямо наверху, на холме, возле главной башни. Он выстоял и при бомбардировках второй мировой войны, лишь крыша чуть пострадала. Сам же город был разрушен американцами как логово нацизма на 90%, и до 1954 года восстановление было запрещено. Немцы, разумеется, преуспели в стремительном восстановлении. Древний центр приобрел присущие ему девятисотлетние черты.
В доме художника все сохранилось почти в первозданном виде: и кухня с очагом и утварью, и даже сортир, и мастерская, в которой есть подлинный станок, на котором два специалиста, мужчина и женщина, печатают гравюры в вашем же присутствии. Доски, конечно, — не оригинальные, а копии; однако мне дали на память несколько оттисков дюреровских гравюр: я захватил себе и приятелям — поэтам и художникам. Экскурсию по музею можно было заказать в сопровождении артистки, исполнявшей роль жены хозяина Агнесс, одетой на манер тех времен. В одном из залов выставлены два вышеупомянутых графических цикла. Это — оригиналы. А живопись — в виде копий (все оригиналы — по музеям искусств: десяток — в нюренбергском, полтора десятка — в Мюнхенской пинакотеке, одном из крупнейших и знаменитейших музеев мира). Посередине зала гравюр, в стеклянной призме, стоит на кубике бронзовое стило мастера, единственный в экспозиции «натуральный живой» инструмент, которым работал Альбрехт. Он, что называется, помнит прикосновения владельца. 500 лет!

Жертва изобилия

Нюрнберг. Мост через р. Пегниц

Потом я скитался по городу, фотографировал, как водится, центр города — старый, очень ухоженный, с узкими улочками (в каждом немецком городе, где мне довелось побывать, я обязательно натыкался на Юденштрассе — Еврейскую улицу), очень красивый, пересеченный речками, отчего возникает ощущение схожести с каким-нибудь Амстердамом. Все — уютно, на улицах много лотков с баснословными (по красоте и ассортименту) фруктами и овощами, по баснословным же — ценам, но — какими-то стеклянно-безвкусными, что было подтверждено многократной практикой их употребления и мнением наших эмигрантов, с восторгом пожиравших летом продукты с харьковских рынков, во время кратковременных приездов «на историческую родину».
К вечеру, не удержавшись, зашел в магазинчик поглазеть на компакт-диски… и офонарел! То, что называлось «прилавок до горизонта», стало явью! Пол-этажа грандиозного маркета отведено под классическую музыку! Это говорит о том, что ее здесь активно покупают! В разделе «Моцарт» я одних «Реквиемов» насчитал до трех десятков! Выбор сделать — практически невозможно. По каким критериям выбирать? Дирижер? Оркестр? Фирма звукозаписи? Год записи? И цены — различнейшие. Ужас! Я, полубольной, скитался по этажу от композитора к композитору, от исполнителя к исполнителю. Так и ушел, ничего не купив, оглушенный напоследок двумя бесплатными, шикарными, цветными, неподъемными каталогами, в которых сияло безбрежье этого рынка звукозаписей. Каталоги я хотел привезти дочери, 15-летней пианистке, чтоб можно было мазохистски листать и облизываться, но из-за обилия грузов все-таки оставил эту затею.
В результате диск с «Реквиемом» Моцарта, продирижированным фон Караяном, стоимостью 10 марок (не 60 и не 30!), был мне подарен друзьями. Впоследствии я все-таки несколько разков собирался с духом и накупил в разных магазинах потрясающих записей. Кроме этого приобрел за 20 марок (весьма недорого для такого уровня полиграфии и такого объема) в дюреровском музее альбом Альбрехта на английском языке, да несколько видовых открыток в разных городах. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На обложке: Альбрехт Дюрер – "Вид на Нюрнберг с запада"

​