Заметки северного гостя. Культурно в Ереване, или Племянник Параджанова

По причине семейных трагических обстоятельств, а также нынешнего «сюрреализма действительной жизни», нам с женой довольно неожиданно привелось четыре солнечных, майски тёплых мартовских дня текущего года провести в богоспасаемом древнем граде Ереване.
Прошлый раз мы были здесь сорок лет тому — три недели ходили группой по горам юга Армении в районе приграничных городов Кафан и Каджаран, у Татева, по Зангезуру вблизи Арцаха.

Не знаю, усматривать ли в том символизм, но сей раз мы вылетали и возвращались посредством аэропорта Шереметьево имени А. С. Пушкина, аэрофлотским бортом «Владимир Даль» (Boeing 737), на улице имени Пушкина приютил нас и Ереван. Нам показалось, что в эти четыре дня мы проскочили словно в мистическую временну́ю щель: из Москвы вылетели 11 марта в час ночи, а в четыре часа утра на московские аэропорты прошла массированная атака украинских дронов, и аэропорты были на несколько часов закрыты; но мы уже приближались к Еревану. И обратно, — когда вылетали из Армении, в Москве начинался ураган, и турбулентная полуночная посадка в Шереметьеве нас несколько взбодрила. 

Над Ереваном. Фото Татьяны Перец, 2025 г.  

От Звартноца до Звартноца

Аэропорт, названный по имени расположенного в четырех километрах древнего храма Звартноц, нам не чужой — отсюда мы с женой отправлялись в день моего 25-летия в Харьков. 22 августа 1984 года — утром плавали в Севане, до позднего вечера гуляли по столице, ближе к полуночи заснули в самолёте ещё до вылета, переполненные армянскими впечатлениями. В недавнем очерке-воспоминании «Армения, Бог твою душу храни…» я рассказываю, «как мы по Зангезуру близ Арцаха горами ходили». Не перестаю дивиться: та же местность, что на армянском называется Арцах («Солнечный лес»), по-тюркски именуется Карабах («Чёрный сад»). И снова, как четырьмя десятилетиями прежде, Армения встретила нас теплом и радушием. Будто ничего не изменилось. Родной дружественный тёплый Ереван: хотя в ходу теперь национальная валюта, именуемая драм, ночной торг с прилетевшими из Москвы гостями бригадир таксистов ведёт в рублях, — начиная с четырёх тысяч, после ряда промежуточных чисел, соглашаемся на тысячу исключительно из дружественно-гуманитарных соображений, поскольку достоверно знаем, что проезд стоит пятьсот.
За сорок минут езды до центра столицы успеваем рассмотреть не только хорошо освещенный город, но и поговорить с водителем, которого нам отрядил ночной бригадир. Разумеется, его зовут Тигран, он моложе нас лет на пять-десять, неплохо говорит по-русски, как почти все в Ереване, по крайней мере, родившиеся в АССР. Тигран немного хмур, но и на вопрос, лучше ли живётся в новой Армении, чем при Советском Союзе, лишь отрицательно качает головой. Потом, помолчав, произносит: «Нет, не лучше. Лучше — было тогда». А что ваша революция? — «Затихла уже». А как ко всему этому относится молодёжь? — «Ей всё равно. Она хорошего не видела». Тигран сетует, что в последнее время жить стало тяжелей, цены стали выше московских: «Бог даст, снова будем вместе». — Тигран вздыхает. 

 
На улице Пушкина, Ереван

А вот и улица Пушкина. Пушкина, — а не «изменщика коварного» Мазепы, не кошкодава Бандеры, не еще какого-нибудь упыря, живодера, шуцмана, эсэсмана вроде Шухевича, который готов был уничтожить 20 миллионов украинцев ради «нэзалэжности»! В приятном рассветном сумраке, волнуясь от неведенья, мы вошли в арку симпатичного дома из тёмно-фиолетового туфа, где нам, чтобы попасть в снятую квартиру, предстояло у ключа-сейфа разгадать загадку арендодателя, которого тоже, разумеется, звали Тигран.

Наш добрый ангел

Считают, что всего армян в мире — миллионов десять, а население Армении — около трёх млн человек, причём в Ереване проживает 1,1 млн. Для нас добрым путеводным ангелом и стал один из них. Причем задолго до того, как мы ступили на весеннюю ереванскую землю. Благодаря ему мы и отправились именно в Армению, а не в какую-либо иную страну или сторону. Наш «красивый двадцатичетырёхлетний» ереванский Вергилий загодя проторил требуемые нам пути и связал со здешними юристами. Конечно, дружба наша возникла на основе совпадающих литературных приязней. Разве можно не изумляться тому, что армянский парень, будучи талантливым русским поэтом, кроме прочего является редким знатоком русской поэзии советского периода, пишет прекрасные литературоведческие статьи и книги на эту тему, а в аспирантуре Ереванского государственного университета созидает диссертацию (перерастающую в книгу) о поэте Илье Сельвинском! Разве можно не радоваться такому общению, если сам любишь всё это с юности, нынче являешься автором нескольких сборников эссе о русской литературе и прежде всего о поэтах, в частности, поколения Великой Отечественной войны.
В первый же день наш друг предложил «вечерний выбор»: пойти на концерт в музей великого Хачатуряна или посидеть за домашним столом. «Лишь музыки серебряные звуки / Снимают, как рукой, мою печаль», — изрек шекспировский Ромео устами Пастернака, но мы в тот «тихий ласковый вечер» пошли «другим путём». Да простится — мы, путешествующие, дали слабину: самооправдавшись, что устали от ночного перелёта, не совершили пешего приношения Араму Ильичу, а сели попивать огненные напитки — персиковый и тутовый, — восхищённо оттеняя пятидесятиградусное жжение гортани неописуемой «армянской хашламо́й», приготовленной хозяином по рецепту бабушки и поданной в керамических горшочках.
Прости, Арам Ильич, назову хотя бы ингредиенты той самой хашламы, полуимпровизационной, как стихи: «Говядина, томатная паста, острый и сладкий перчики, лук, чеснок, можно помидор, ну и зелени всякой побольше — кинзы, укропа, базилика etc. По вдохновению». Так говорил Заратустра (зачёркнуто). Так говорит наш молодой друг, кудесник хашламы. Запомните, любители русской поэзии, это имя — Константин Шакарян. Быть ему академиком. 

Писатель Константин Шакарян

…Третий общий вечер был отмечен вкусным тортом, увенчанным тремя вишенками, и трехчасовой зачайной беседой, во время которой мы фрагментарно, строфами, зато громко читали сочинения русских советских поэтов — «то вместе, то поврозь, а то попеременно». Разумеется, была вспомянута и «сельвинская» поэма «Улялаевщина», которая некогда гремела-громыхала, а ныне, увы, вряд ли кто знает даже имя этого незауряднейшего уроженца Симферополя — Ильи Сельвинского. А взять, навскидку, хотя бы строки, которые и сегодня на любом слэме дадут сто очков вперёд машущему костьми рэперу: 

Барабаны в банте,
Славу барабаньте!
Барабараба́ньте
Во весь. Свой. Раж.
Ни 
В Провансе,
Ни
В Браба́нте
Нет барабанщиков
Таких. Как. Наш.

Настоящий Сарьян

Нам сказали, что до нашего приезда было холодно. А нам повезло — все четыре дня светило солнце, одевались чуть ли не по-летнему. Солнце сияло — с небес, холмов, приветливых лиц горожан, из окон. Я бы сказал, был «настоящий Сарьян». Кстати, о Сарьяне: наша уютная и милая квартирка располагалась в двух шагах от улицы Мартироса Сарьяна и в четырёх шагах от Дома-музея знаменитого художника. На второй день мы пошли к Сарьяну. Красивый трёхэтажный домик, построенный армянским советским народом своему национальному гению, воистину «примирившему всех», не столь давно был оснащён красивым стеклянным наружным лифтом и крутой винтовой лестницей. Экспозиция, занимающая все этажи, начинается сверху, с раннего Сарьяна. Некоторые работы мы с радостью узнавали, как давних знакомых, что-то встречали как откровения и свидетельства безграничных изобразительных дарований мастера. На втором этаже, в мастерской Мартироса Саркисовича, нам рассказали, что величавая седая дама, красиво изображённая в бордо на розовом фоне, — Анна Ахматова, и что портрет написан в Москве. 

 
М.Сарьян, портрет А.Ахматовой. В мастерской М.Сарьяна

Отрадно пообщались с сотрудницами-реставраторами (на столе лежала в «работе» картина Сарьяна — живая, без рамы), и когда переходили в следующий зал, из каких-то неведомых горних сфер к нам любезно примкнула милая женщина — главный хранитель Дома-музея Софья Сарьян, внучка художника (директором музея служит её старшая сестра Рузана).

С.Минаков и С.Сарьян в доме-музее М.Сарьяна

Софья Лазаревна обратила наше внимание на некоторые фото. Более всего запомнились снимки, где Сарьян пишет портрет Дмитрия Шостаковича и, уже в самом преклонном возрасте, сидит рядом с чернобородым Минасом Аветисяном, новым гением армянской живописи, считавшим себя учеником мастера; они действительно много общались, и младший гений уверял, что многое почерпнул от старшего.

 
Сарьян рисует Шостаковича, фото из экспозиции дома-музея М.Сарьяна. 
Минас Аветисян и Мартирос Сарьян, фото из экспозиции дома-музея М.Сарьяна

Вглядывались мы также в том, который подарил Сарьяну с автографом или, как сейчас повадились говорить, инскриптом, писатель Джон Стейнбек, а также в цветной фронтиспис, нарисованный художником к антологии «Поэзия Армении с древнейших времен и до наших дней», курировавшейся Валерием Брюсовым. Над ней работали известные поэты Серебряного века, подстрочниками обеспечивал поэт Туманян сотоварищи.

Антология армянской поэзии в русских переводах, составленная В. Брюсовым.
Титул и авантитул, нарисованные М.Сарьяном. Из экспозиции дома-музея М. Сарьяна

Антология разрешила мне загадку — почему Ереванский гуманитарный университет носит имя Брюсова и почему красивый памятник скучному «столпу русского символизма» (работа скульптора Ары Саргсяна) установлен возле входа в здание вуза. Причем у перекрёстка улиц Сарьяна и Туманяна, Ованеса Тадевосовича, которого Брюсов в переписке называл Иваном Фаддеевичем.

Памятник В.Брюсову в Ереване

Ереванцы и Ереванци

Армянская скульптура, армянская традиция отношения к камню, — если не сказать, отношений с камнем, — работы с камнем привели меня в восхищение сорок лет назад. К запомнившимся с той поры памятникам князю-освободителю Давид-Беку в Кафане и создателю армянского и грузинского алфавита просветителю Месропу Маштоцу в столице — в этот раз добавились ереванские: композитору Комитасу и американскому писателю Уильяму Сарояну (скульптор Давид Ереванци), вживлённые в городскую среду деликатно, доверительно и вместе с тем выразительно и прекрасно. То же можно сказать и о малых скульптурных формах Армении. 

 
Памятник Сарояну. На улице Сарьяна

И во всех камнях, и в самой осанке и подаче ереванцев чувствуется многовековая основательность, культурная фундаментальность, не исчезнувшая и за последнее деструктивное столетие. Даже звуки, льющиеся из распростёртых на тротуары ресторанов, бистро и кафе, — это не «пляски смерти» и «дьявольское теньканье», как бывает у нас, а грустный космический дудук или, что удивило и порадовало, французский шансон — Сальваторе Адамо, Джо Дассен или Шарль Азнавур. Мы, конечно, помним, что настоящая фамилия певца — Азнавурян (как и имя мариниста Ивана Айвазовского — Ованес Гайвазян), но любим мы их, как говорится, не только за это. Городская музыка Еревана произвела такое же впечатление, как в свое время Прага, где из каждой подворотни звучали Моцарт, Гайдн, Дворжак, Мысливчек. 

Золотой космос абрикоса 

Миллионник Ереван живёт уютной большой семьёй. Такое впечатление, что все знают всех, все приветливы со всеми — здороваются, улыбаются, когда вы проходите по тротуару мимо кафешных столиков, за которыми разновозрастной народ пьёт кофе, пиво или глядит в ноутбуки; именно так — две девушки и два парня, попивая кофе, «сидели в ноутах» и весело отвлеклись на нас. Неоднократно мы наблюдали такую картину: посреди тротуара, а они в центре Еревана узковаты, стоит группа из пяти-шести мужчин, причём двое из них — в полицейской форме, идёт основательная раздумчивая беседа, никто никуда не торопится, даром что до конца рабочего дня остаётся несколько часов.
Показалось, что чуть ли не все нотариусы армянской столицы обосновались в одном квартале, на улице Рафаэла Левчина, рядом с началом проспекта Маршала Баграмяна. Все ереванцы про то прекрасно знают, и так и говорят: «там, где нотариусы», «недалеко от нотариусов». Я имел неосторожность поинтересоваться у девушки, можно ли сократить туда путь, пройдя вдоль реставрируемого здания музея Туманяна; вопрос я задал рискованно — посреди пешеходного перехода, когда на тридцать секунд зазеленел глаз светофора, но девушка мгновенно поменяла направление движения и проводила нас до искомого места. Изъяснялась она прекрасным русским языком, поскольку родилась и до недавнего времени жила в Москве. Отзывчивая, добросердечная красавица Анаит.

Ереван старый и новый

И снова — о топонимах. Улицы и площади носят имена деятелей культуры, понятно, прежде всего армянской. Карту города, который на 29 лет старше Рима, читаешь, словно коньяк пьёшь. Или бальзам. Проспект Месропа Маштоца, Саят-Нова, улица Хачатура Абовяна (почти четыре десятилетия носившая название Александровская — в честь императора России Александра III), Арама Хачатуряна, Ованеса Туманяна и, к моей особой радости, Минаса Аветисяна. К сожалению, квартиру-музей Аветисяна, в которой, как рассказывают, новогодней ночью 1972 г. сгорели полторы сотни лучших картин живописца, мы разыскать не успели. В следующий раз — обязательно. К слову, об узких тротуарах: в 1975 г. этого гения армянской живописи именно на тротуаре насмерть сбил автомобиль.
Проспект Маштоца, будучи главной магистралью столицы, шириной и неуютом не пугает. По нему вполне можно прогуливаться, несмотря на обилие прохожих. Мы посидели на лавочке в скверике между оперным театром и консерваторией — в виду памятника ослепшему от горя композитору Комитасу (настоящее имя Согомон Кеворк Согомонян). И сквер, и Ереванская государственная консерватория носят его имя.

Памятник Комитасу

По замыслу скульптора Ары Арутюняна одинокий Комитас сидит, откинувшись, на стволе абрикосового дерева, словно олицетворяя те боль и грусть, что сопровождали Вардапета — так называется армянский монах-проповедник — всю его жизнь. Абрикос в Армении — знак не только благодетельной природы, но и развития культуры. Потому в Ереване вручают в награду «Золотой абрикос», а не «Золотую пальмовую ветвь», как в Каннах. Считается, что абрикос попал в Европу из Китая через Армению. Его армянское происхождение подтверждается латинским названием Prunus armeniaca. Цвет абрикоса представлен на армянском государственном флаге. В Армении абрикос — больше чем просто фрукт; это символ страны и её народа. А иной молодой поэт усматривает в этом диво-плоде скрытую до поры вселенную; моя шестнадцатилетняя дочь лет в самом начале Третьего тысячелетия от Рождества Христова в стихотворении «Абрикос» дала такой образ: 

…Брызнул сок и сладостью отчасти
Сдвинул прикус в липкий перекос.
Вот твоё оранжевое счастье —
Переспелый космос, абрикос.

Срубленный абрикос в памятнике Комитасу читается как образ армянского народа, пострадавшего от страшной резни, учиненной турками в 1915 году. Воплощенная в металле потрясающая композиция стала последней работой талантливого ваятеля.
Гуляя по проспекту Маштоца, следует непременно зайти в знаменитую пончиковую, уже много лет весьма популярную у ереванцев всех возрастов. Сюда приходят семьями, студенческими стайками, приходят подружки — поговорить, полакомиться пончиками, начинёнными клубникой, ванилью, шоколадным кремом и, конечно, изобильно покрытыми сахарной пудрой. Некоторые сластёны «полируют» пончики мороженым. Молодой Вергилий и нас привёл в пончиковый рай. 

Пора к Параджанову

«Во имя Красоты, и больше ни во чьё…» — строка Бориса Чичибабина, поэта, жившего и умершего в Харькове. И мы помним, что Красота — одна из Господних ипостасей. Вспомним и Моцарта, который в одной из «Маленьких трагедий» Пушкина почти мимоходом, как бы по касательной, делает скрижальное признание про «избранных, счастливцев праздных, / Пренебрегающих презренной пользой, / Единого прекрасного жрецов». Понятно, что пришла пора отправляться в гости к Параджанову. Иными словами, в Дом-музей выдающегося кинорежиссёра. Благо, идти недалеко, под горку, по улице Сарьяна, с поворотом на улицу Лео, в виду новых высоченных домов и старых пустых лачуг, ждущих своего скорого сноса. Лео — литературный псевдоним профессора ЕГУ Аракела Бабаканяна, историка Армении.
Дом Параджанова стоит на высоком обрыве над рекой Раздан. Ручеёк Раздана почти не виден, за три тыщи лет он изрядно сжался, и с обрыва, прямо под ногами, открывается вид на «крутые» высотные новостройки, а вдали — на холмы города, основанного в 782 г. до Рождества Христова(!). Да, речку мы не увидели, зато увидели, как перестраивается голубая чаша стадиона «Раздан», памятного с тех времён, когда клуб «Арарат», ведомый неповторимым капитаном Хореном Оганесяном, всесоюзно любимой «десяткой», выигрывал Чемпионат и дважды Кубок СССР по футболу.
Дом тих и приветлив. И поклонники творчества гения сюда притекают со всего мира — тихие, культурные, интеллигентные, привечаемые радушными хранительницами музея.

 
В Доме-музее С.Параджанова

Экспозиция, расположенная на обоих этажах музея, представляет собой довольно плотно собранную и великолепно скомпонованную коллекцию шедевров художника, а также одежд и предметов быта, которые тоже являются артефактами. Похоже, всё, на что падал взгляд и к чему прикасались руки хозяина дома, превращалось в артефакт.

Художественный гений Саргиса Овсепи Параджаняна, которого мы знаем как Сергея Иосифовича Параджанова, любую частичку быта, если не бытия, даже добытую из мусорного ведра или на свалке, стремился — подобно демиургу! — превратить и почти неизменно превращал в Прекрасное, в высокий карнавал бытия, порой даже политического. Взгляните на улицы — разве эти работы не актуальны и сегодня?

 
«Выборы у марионеток» (предметный коллаж, 1984 г.). В Доме-музее С.Параджанова

Когда я вышел во внутренний музейный дворик и присел на цветастый сундук у одинокого ветвистого абрикоса, на фоне параджановского панно из цветного тёмного (бутылочного?) стекла, появившаяся «в проёме смутного окна» сотрудница музея пошутила: «Вы похожи на Параджанова». Я ответил: «Я его племянник». 

Во дворике Дома-музея С.Параджанова

6,7 апреля 2025 г., Благовещение

На обложке: Мартирос Сарьян, «Кармраво́р» (Багряная усыпальница). 1956 г.

​