Наблюдения из окна поезда

Летать самолетами хорошо, и главное быстро, но путешествовать, чтобы порадоваться видами из окна или от них же опечалиться, надо  все-таки поездом, можно и автомобилем.

Поезд «Гродно - Санкт-Петербург» отошел от перрона в ясный солнечный день, за окнами поплыли знакомые пригородные картинки: аккуратно  нарезанные вдоль железнодорожного полотна длинные лоскуты огородов, частные приземистые постройки, замелькали зеленые борозды дружно цветущей картошки, и уже желтеющие поспевающим зерном поля, поля, одни засеянные поля.

Привычные пейзажи белорусской природы с ее невысокими холмами, плотно возделанные знакомыми сельхозкультурами, рожью, ячменем, кукурузой, рапсом. Лесные пригорки сменялись реденькими пролесками, березовыми рощами, зарослями шиповника, низинками, зеркальными блюдцами озерной воды, неприметных речушек. Под перестук колес настраиваешься на какой-то спокойный, умиротворенный лад. То и дело на открытой местности появлялись простые  постройки коровников и ферм, обнесенных незамысловатой изгородью. Пасущиеся вдали стада коров оживляли мирные картины.

Частые деревеньки сменялись островками хуторов, утопающих в пышных яблоневых и вишневых садах. И везде у естественных  водоемов или рукотворных сажалках была замечена полнокровная жизнь многочисленной  домашней скотины: одна-две буренки, спокойно пасущиеся на выгоне, пугливые козы с молодыми выводками  козлят,  и приставленный к ним пастух, важные, хорошо откормленные на сочной зелени гуси, ярко-пёстрый птичий двор с красавцами петухами,  курами и подросшими цыплятами. Идиллия!

Кроме многочисленной дворовой живности, высоких дровяных поленниц,  стогов свежескошенного сена, заготовленного впрок запасливым хозяином, подтверждающих непреходящую живучесть и активность жизненных сил деревни. Радовали еще такие приметы, как перекрытые крыши крестьянских домов шифером и современной цветной металло-черепицей,  наличие во дворах сельхозтехники, грузовых и легковых машин, огороженные  аккуратными заборчиками цветочные палисадники с лавочками, беседками, мощеными дорожками.

Утром следующего дня первой крупной  российской станцией был городок Невель. Облупленная штукатурка фасада вокзала,  запыленные стекла на давно не крашенных окнах, старая покраска станционной вывески, деревянные телеграфные столбы с допотопными керамическими чашечками, высокая, кругом не обкошенная трава, малолюдность и запустение. Все детали хранили следы прошлого.

Мое детство прошло в железнодорожном районе. Детьми мы облазили вдоль и поперек заброшенные путевые рельсы, пропахшие масляным мазутом, знали все уголки и дыры грузового пакгауза, носили в узелках нашим отцам обеды в депо, грохочущем от тяжелых паровозов, смотрели, как поворотный круг вертит локомотивы, и наслаждались горьким паровозным дымом.

После обновленных яркими красками фасадов белорусских станций, их современного декора и материалов, уложенной везде разноколорной тротуарной плитки, цветочных газонов и повсеместной обустроенности Белорусской железной дороги, следующие за Невелем российские остановки удивляли своими картинками застывшей вневременности, как будто я вернулась в далекое прошлое.

Чем ближе поезд приближался к северной столице, тем более унылое и удручающее настроение охватывало меня от странного ощущения некоторого одичания и пустынности небогатой природы соседей здешних мест. Такой печальной хилая природа этого края была всегда, и сто, и двести лет назад, но поражало другое. Не обжитая пустошь территорий,  полное запустение, какая-то окаянная не ухоженность, заброшенность, отсутствие хозяйской руки и ощущение гиблости огромных, бескрайних мест.

Смятение не покидало меня. Все чаще вместо покосов и окультуренных человеком  участков, встречались огромные заросли ядовитого, рослого борщевика. Он один здесь среди кволой, угнетенной растительности выглядел победителем. В этой наступательной, безжалостной схватке, высокие растения с их мощными шарами соцветий напоминали наступление военных полков. По всем флангам. Ядовитый борщевик давно победил здесь  и теперь горделиво  цветет, оглядывая с высоты своих владений поверженных.

В запустении, заброшенности небогатых от природ земель проглядывалось нечто знаковое – необустроенность людской жизни. Покинутые, необитаемые и никому  не нужные пустоши раскинулись  на многие километров окрест, легко отданные на откуп агрессивному борщевику.

Такие неприютные суровые земли, такое холодное северное небо, нерадостный климат, и вся печальная природа вопрошают, принуждают думать о вечном. А где-то далеко-далеко в южных странах у теплого, благодатного моря все растет и плодоносит по нескольку раз на год, настраивает беспечных насельников средиземноморских краев на веселый лад. В жаркие дни они утоляют жажду не водой, а  красным, не хмельным вином, их столы разнообразны диковинной зеленью, фруктами, и думают там больше  не о хлебе насущном, а так, о пустяках, о сиюминутности.

Небо наших широт принуждает думать о вечности, в таких богоданных, трудных землях больше рождается талантов и гениев, философов и поэтов. Им некуда спешить, они живут среди непрекращающегося жизненного хаоса, бездорожья, болот и дождей, затерянные в бескрайних просторах, согреваясь стихами и водкой.

…Это было давно, в восьмидесятых. Решили свозить сына-второклассника в Ленинград, тогда еще Ленинград – колыбель революции. Выехали рано утром, с расчетом завернуть в Вильнюс. Кто не знает, поясню: литовская выпечка,  ржаной подовый хлеб, черный и по-домашнему ароматный, особые клинковые сыры с зернышками тмина, зернистый солоноватый творог, сливочное масло похожее по вкусу на крестьянское, молочные сосиски, густой, настоящий кофе, что подавался в маленьких уютных кафешках, и другие продукты  во времена  тотального дефицита отличались в соседней республике отменным качеством.

Потом мы долго ехали на стареньком  «Москвиче» в Ленинград почти по безлюдному шоссе. Деревни встречались редко, а те, что попадались на нашем пути, не отличались особым изыском, послевоенные домики  из темных бревен с фасадом в три окна смотрелись довольно уныло – без привычных для нас прилегающих огородиков, цветников и сараев для домашней живности. На лавочках под окнами сидели одни старухи и смотрели потухшими глазами на дорогу. Случись какая поломка, и будем куковать среди мрачных еловых лесов.

У нас была мечта – посетить по дороге в Псковской области  незабвенные пушкинские места, Святогорский монастырь, где покоятся останки великого поэта России, усадьбу-музей Михайловское. Но в местной гостинице свободных  мест по обыкновению не оказалось, растерянные непредвиденным обстоятельством, мы в прямом смысле оказались на улице, озабоченные,  где провести предстоящую ночь.

Нас выручил случайный прохожий, он предложил нам свой кров. Как оказалось, многие местные жители за небольшую плату берут на ночь путешественников на постой. Мужик с худым лицом-треугольником, напоминавшим умельца Левшу, шел с тяжелой вечерней работы, на нем были старые рабочие штаны, вытертая брезентовая куртка, надвинутая на самый лоб выцветшая кепченка. Он в двух словах поведал нам, что, как опытный каменщик помогает шурину после работы строить гараж.

Дом, куда привел нас хозяин, оказался скромным, тесным, совсем непохожим на вместительные хоромы рабочего-строителя, всего на две комнаты, за стеной прилепился маленький сарай, нам было слышно, как чесал свои бока справный боров, тут же по дворику озабоченно сновало десяток белых, инкубаторских кур.

Хозяйка предложила нам присесть в углу кухни, подождать, пока она покормит своего усталого мужа. Тот ужин застрял в моей памяти на всю жизнь, если за давностью лет, я решила пересказать эту давнюю историю. На стол хозяйка выставила глубокую тарелку щавелевого холодника, пустого, как та вода и для подобного летнего блюда ничем не заправила, даже ложкой сметаны. Нерасторопная хозяйка не предложила молчаливому мужу даже отварной картошки. Было слышно, как мужик цедит между зубов зеленый, чуть забеленный молоком холодник, при этом ел он с отменным аппетитом, вкусно.  Голодный червячок в желудке  тут же напомнил мне легким подсасыванием и лишним выделением кислоты.

В нашей машине дорожные сумки были битком набиты вкусным литовским провиантом: ароматными хлебами, сбивающими за несколько шагов ядреным хлебным духом, желтыми ноздреватыми сырами, колечками копченых охотничьих колбасок. Мы хотели принести в чужой дом наш богатый ужин, но вовремя воздержались.

Вечерняя трапеза быстро закончилась. Хозяин встал из-за стола, подошел к оцинкованному ведру, зачерпнул вместительной кружкой и так же вкусно запил предыдущий жидкий холодник  колодезной студеной водой. У меня заломило зубы и неожиданно вырвалось приглашение.

– Может попьете с нами чаю?

Хозяин утерся рукавом рубахи и поблагодарил голосом, полным достоинства и самоуважения.

– Благодарствую, отужинали…

После увиденного, нам стало как-то неловко за свои сумки, отяжеленные дефицитными продуктами, мы скромно попросили у хозяйки кипятка, заварили чай из собственных запасов и наспех перекусили сухими бутербродами. Захотелось сгладить впечатление, и я начала расспрашивать хозяйку о праздновании в начале июня пушкинских дней.

– Людей собирается тьма, отовсюду едут и едут…, и нам радость, в магазины сметану завезут, а так круглый год… хоть шаром покати, пусто. В праздник хорошо всем.

Хозяева жили своей  трудовыми буднями  и праздники, наполненные высокой поэзией, протекала где-то на краю их обыкновенной жизни.

На следующий день мы наведались в Святогорский монастырь, он издревле расположен на высоком месте. Запомнились белые стены  монастыря, созерцательная тишина и открывающиеся просторы. Здесь родовая усыпальница семьи Пушкиных. С другими такими же беспокойными паломниками совершили экскурсию по памятным местам поэта. Далеко кругом растирались скошенные луга, стояли приземистые стожки сена, и вся окрестная природа, березы вперемежку с густым ельником, старые дороги, убранные для туристов ближние и дальние тропинки, тенистые аллеи из вековых деревьев, влажные скамейки, камни-валуны, небо,  дымные низкие тучи, обещавшие скорый дождь, помнили его быстрый, легкий шаг, звонкий голос, он здесь звучал… Хотелось смотреть на низкие равнины, за которыми угадывалось спокойное течение реки Сороть, ее холодных, когда-то чистых  вод в предвечерних туманах,  и дышать, дышать, наслаждаясь одним воздухом святых для Александра Пушкина мест.

Эта скудная, неброская природа с ранними осенними ветрами и дождями, гиблыми топями, обступившими болотцами и скверными дорогами, затяжными зимами, глухой уединенностью помогли поэту написать его лучшие произведения. Здесь ему хорошо писалось, было тихо, он тосковал, но в душе звучала поэтическая мелодия и рождалась гармония. Александр был так молод, ему только минуло двадцать пять. Негласный надзор, одиночество, вынужденная отрезанность от близких друзей, и привычного мира вещей,  куда входила, прежде всего, литература и полемика о ней, наброски критических статей, свежие журналы, столичные новости, воспоминания о случайных встречах на Невском, светская суета и скука.

В здешней природе с тех пор ничего не изменилась, дикое поле пустынно. Изменились люди…

Мои многие предки и прадеды захоронены на Смоленских, Орловских, Подмосковных, Херсонских деревенских погостах. Я родилась и выросла в Беларуси, но мое сердце плачет, тоскует, отзываясь на безрадостное уныние Псковских и Ленинградских земель,  давно не обработанных людскими руками, теплыми и заботливыми. Сначала умирает земля, потом идет отторжение людей, они забывают, откуда пошел их род, и не возвращаются в родные пределы…

Как уютно и радостно мне было вновь возвращаться тем же поездом в знакомые места, не смотря на дождливый июльский день, глаз радовался культурным полям, разнотравным лугам и  пригоркам, обласканным, обихоженным крестьянскими руками моих земляков, их рабочей стойкости и терпению.

Пусть будет благословен их созидательный труд, древнейший и совестливый, сравнимый разве с муками творчества.

Ирина Шатырёнок

Гродно