Братья и сёстры. <i>Страницы русской лирики: «На границе тысячелетий»</i>

«В нынешнем царстве тщеславий, безграничной власти чернил, презентаций и графомании, власти «центона» и дерзости шестидесятилетних постмодернистов русская поэзия сохранила свое первородство», – так пишет во вступлении к сборнику «На границе тысячелетий. Страницы русской лирики» (1) его составитель – профессор Литературного института имени Горького В.П. Смирнов. Книга объединила под своей обложкой стихотворения пятерых современных авторов, в разной степени известных читателю: Светлана Сырнева, Юрий Беличенко, Виктор Верстаков, Сергей Попов, Александр Сорокин. Сведенные вместе, они призваны охарактеризовать «взорванное время» рубежа тысячелетий, когда вопрос о русском достоинстве и русском будущем не только мучителен, но и многими поставлен под сомнение – особенно в определении «русский».

В предисловии составитель приводит давние слова Владимира Набокова: «рифмы хромали, но честь была спасена». Это замечание уже в который раз становится в России образным оттиском литературы слома эпох и духовного противостояния. Тем не менее, книга знакомит читателя не только с художественным отображением времени, но и с лучшими поэтическими творениями последних десятилетий. Многие из них преодолеют тягостный плен современности и станут впоследствии классикой отечественной поэзии.

В стихотворениях Светланы Сырневой русская душа исполнена духовного стоицизма и глубокой печали. Но поруганные пространства родной земли сквозят небесной свободой, и ее неизъяснимое словами присутствие внушает надежду измученному невзгодами сердцу. Цикорий, «цветок неудобиц», становится образом человеческого бытия.

Быть может, достоин он участи лучшей,
но русской земли это вечно услада –
на стебле из проволоки колючей
расцвесть лепестками небесного склада.

В самом письме Сырневой растворено удивительное соединение краткости земной жизни и отблеска вечности. Эти полярные позиции подчас слиты в одной строке, причем не декларативной, а «наблюдающей», «размышляющей». Фактически, перед нами – отпечаток внутреннего душевного устройства автора и поле, в котором зрение художника видит русского человека и его родину.

Мы, Россия, еще поживем!
Не сломали нас ветер и дождь.
В запустении грозном твоем
есть ничейная, тайная мощь.

Юрий Беличенко (1939-2002) был военным журналистом и в стихах старался изображать предметы и события достоверно, безо всякой приблизительности, что так часто встречается в строчках «штатских» сочинителей. Это свойство таланта позволило ему создать выдающийся «литературоведческий роман» о Лермонтове, в котором наблюдательность автора, аналитический, зрелый ум сочетаются со знанием военного распорядка, способностью жить поэзией и безошибочно видеть ее в судьбе и биографии загадочного русского гения. Вместе с тем, детали «натуры» у Беличенко не заслоняют смысл происходящего, словно бы демонстрируя живописные способности автора – и только. Предметный мир позволяет ему воссоздать жизненный конфликт с несомненной реалистичностью, даже если речь идет о надмирном, как, например, в стихотворении о народном иконописце – кучере деде Василии:

По имени погибшего солдата
он брал сюжет. И посреди листа
изображал Николу с автоматом
и рядом с ним – с гранатою – Христа.

Растворенная в самой крови, жажда справедливости и воздаяния злу – есть, наверное, одна из существеннейших примет русской жизни. Это отражено в духовной народной поэзии древних лет – и воплощается в наивной «военной» иконе сегодня. Нравственное чувство народа, порой заслоненное внешними глупостями эстрады, рекламы, кинематографа, макулатурной «литературы», все-таки живет, неугасимо тлеет под спудом ила и грязи. И жаждет устроения земного царства по пунктиру Царства Небесного.

Ах, Россия, Россия, крестьянское поле!
Все ты воли хотела – но где твоя воля? –
На пространствах твоих, как печальная треба,
повторяются судьбы Бориса и Глеба.

Мудрый и печальный взгляд автора на горестный путь России по бездорожью истории отмечает вехи ее духовных странствий, склоняет чуткого читателя к переживанию ее болей и скорби.

Жесткая, полная конкретики, «военная» поэзия Виктора Верстакова избегает отвлеченных рассуждений: война требует внимания к мелочам, от которых зависит жизнь бойца. Здесь все обострено – чувство к родине, погибшим друзьям... Старый фронтовик узнает в этих стихах многое из того, что было в его собственном прошлом, несмотря на десятилетия, отделившие схватку с фашизмом от войн конца минувшего столетия. Однако уже чеченская кампания оказывается не похожей на афганскую:

Немногих удавалось взять живьем.
Почти никто не плакал на допросах.
Я помню их – худых, черноволосых,
озлобленных в отчаянье своем.

А те, кто не убит и не в плену,
обстреливали вновь бронеколонны, –
но не больницы, не жилые зоны...

Я вспоминал афганскую войну
в Чечне. Там все не так.

И все-таки образ русского солдата в житейском плане – не героическом, и тем более «барабанном» – узнаваем всегда. Военные традиции отечественной литературы, заложенные Лермонтовым и Львом Толстым, позволяют художнику в скромном, потаенном душевном начале солдата найти истоки последующего мужества, отваги, великодушия к поверженному врагу, что всегда отличало нашу армию и не позволило даже в нынешнее кликушеское время оболгать ее и «художественно» отменить.

Я видел это под Гератом,
я слышал это на войне:
боец о чем-то с автоматом
беседовал наедине.

Он гладил ствол, цевье и ложе,
подствольник, магазин, затвор…
И разговор я слышал тоже,
но то был личный разговор.

Передавать его не вправе,
скажу лишь: говорил солдат
о маме, девушке, заставе,
стоящей на пути в Герат.

Порой, как будто без причины,
звенела дужка на ремне.
Так настоящие мужчины
беседуют наедине.

Городская поэзия Сергея Попова, напротив, полна размышлений на исторические темы и отвлеченностей. Однако порой в тексте сверкнет хрустальная по смыслу и замечательная по простоте строка: «хотелось света больше, чем обеда»... В стихотворении «Рушат коптевские бараки...» возникнет резкий ракурс того, что произошло в XIX столетии с Россией, заблудившейся в сумерках интеллигентских рассуждений, вызвавших из бездны Зверя братоубийства и кровавого раздора:

Там Нечаев убил студента
Иванова за просто так.
Значит русским интеллигентам
Захотелось самим в барак.

Или появится чувство единения в минуты тяжких военных испытаний, когда гражданский человек в течение недель становится опытным воином. И очень быстро стираются отличия между вчерашними курсантом и филологом...

...Только мокрые русские ели
Освещали дорогу в ночи.

...Вот и нам, в окровавленных тряпках
По грязи проползавшим вперед,
Отразившись в бесчисленных каплях,
Показался единым народ.

В стихах Александра Сорокина находишь удивительное созерцание бытия: прозрачная картина, в которой отсутствует «сор жизни», но есть малые детали, часто бытовые – в них смысл жизни человеческой в земном мире порой блеснет, подобно солнечному лучу в придорожном осколке стекла...

Люблю ее, большую, малую,
Зову ее: Святая Русь.
Никто у сердца не украл ее –
Ни швед, ни немец, ни француз.

...Она молчит, и в том молчании
так много смысла и огня,
как искренности – в покаянии,
и прегрешений – у меня...

Чтобы увидеть такой образ измученной сегодняшней Руси, необходимо пройти через жестокие сомнения, отодвинуть в сторону бешеный накат споров и суждений – и прислушаться к собственному тихому чувству. Поэзия Сорокина хранит в себе долгожданное для русского человека понятие родни – то ощущение крови и верного плеча, которое дается каждому роду и племени свыше. Временами оно скрыто, но если сделать усилие – поймешь, что не один ты на этом свете, невидимые братские и сестринские узы соединяют тебя со многими и многими...

У судьбы твоей как ни горек вкус,
Как отечество свое ни кляни –
Не расторгнешь этих надмирных уз
И родней не сыщешь себе родни.

Пусть к тебе любви не доходит луч,
Пусть твой день невзгодами заслонен, –
Разве солнце, скрытое за ордою туч,
Заставляет нас сомневаться в нем?

Чувство взаимного родства объединяет стихи пяти поэтов, чье творчество представлено в сборнике «На границе тысячелетий». Разные поэтические голоса, разные уровни осмысления действительности, размышлений о русской судьбе, тем не менее, не противостоят друг другу, но стягиваются в единый восходящий поток духовной энергии. Он возникает в глубинах нашей земли, где покоится прах предков, проходит через живые, страдающие души и устремляется в небеса – к последней правде и справедливости, которых так достойна наша Родина.

И я мудрей, спокойней, тише стал,
и мне размах и пышность не к лицу.
Я все в себе расставлю по местам,
когда вернусь к Небесному Отцу.

(1) На границе тысячелетий. Страницы русской лирики. – М.: Издательство Литературного института им. А.М. Горького, 2011.