Всякое сомнение – начало гибели

В 2013 году Военная историческая библиотека Генерального штаба Вооружённых сил Российской Федерации выпустила репринтное издание – «Памятка русского офицера». Издание входило в серию «Патриотическая библиотека» и увидело свет между двумя русскими революциями начала XX века. Любопытно ознакомиться с ним столетие спустя. Есть возможность несколько расширить представление об умонастроении части российского общества того времени, а также взглянуть на него сквозь призму сегодняшнего дня.
«Памятка» начинается с утверждения, что жизнь – это борьба отдельных людей и народов между собой. Она ведётся в социальных и государственных формах. Рост человеческой активности делает обе формы борьбы особенно напряжёнными. «Торговля, промышленность, наука и искусство, вместе с умножившимися международными сношениями, не ослабили борьбы между людьми и народами, как думают иные, а наоборот, усилили её» – пишет автор. Исторический период с середины 1980-х гг. по настоящее время аналогично иллюстрирует данное положение. С падением «железного занавеса» и наметившимися воодушевлёнными перспективами жизни в «открытом обществе», в мире без каких бы то ни было границ – таможенных, культурных − граждане России стали беспрепятственно посещать зарубежные страны, осуществлять торговые, производственные, научные и культурные контакты с иностранными партнёрами. Действительно, «иных», думавших, что открытие границы, отказ от идеологии, одностороннее разоружение, свободный доступ иностранных компаний к российским ресурсам сделают мир более безопасным, чем он был, начиная с окончания второй мировой войны, − таких «иных» в российском обществе нашлось немало, ещё больше их обнаружилось в тогдашних властных структурах. Последующие события выявили иллюзорность надежд на добрососедское, по-настоящему партнёрское существование «обновлённой, свободной» Россией и стран ближнего и дальнего зарубежья. Эти иллюзии до сих пор не изжиты полностью, – часть общества считает, что мы недостаточно открыты миру, не явили по-настоящему своё миролюбие, что пора отказаться от «вбитой ещё большевиками» идеи, будто Россия есть осаждённая крепость среди зарящихся на её богатства соседей. История неизменно показывает, что Россия и в самом деле была и остаётся лакомым куском для ближних и дальних соседей, которые не только не отказываются от известных форм борьбы за обладание этим куском, но изощряются в поисках новых.

В «Памятке» сказано, что даже наука и искусство служат усилению внутренней социальной и внешнеполитической борьбы. Они могут, «как слуги известных народов и государств в деле развития знаний и идей, послужить в укреплении и развитии чувств патриотизма, с другой – в отрицании его, если принимать в соображение некоторые формы ложной и вредной социальной борьбы». Вновь и вновь современность даёт множество подтверждений этому заключению. С одной стороны, последние четверть века показали, что Министерство культуры РФ более чем лояльно к деструктивным процессам в искусстве. Это подтверждается государственным финансированием кино- и театральных проектов, демонстрирующих низменные стороны человека, искажённо отображающих прошлое нашей страны. Об этом можно судить, не вдаваясь в перечень свидетельств, хотя бы по поддержке Министерством культуры частной премии «Инновация» в жанре современного искусства 2011 года, которой были удостоены участники арт-группы «Война». Их «произведение» − похабный рисунок на Литейном мосту Санкт-Петербурга, направленный на дискредитацию ФСБ, государственной организации, выполняющей задачи национальной безопасности. С другой, министр культуры выступил с инициативой создания Военно-исторического общества, чья деятельность направлена на патриотическое воспитание молодёжи − составной части той же национальной безопасности. Далее. Премьер-министр высказывается в защиту прав художника трактовать образ исторической личности так, как тот считает нужным, не учитывая мнений специалистов-историков, духовенства. Он защищает, таким образом, самочинное право режиссёра творить свою историю, в частности, глумиться над канонизированным Церковью царём-страстотерпцем. На этом фоне патриотически настроенные деятели искусства неустанно указывают, что подобная благосклонность власти к «художественному» произволу превращает культуру и искусство в опасное антигосударственное оружие, в подспорье силам, расшатывающим духовные, патриотические и гражданские устои. 
Здесь уместно процитировать вопрос из «Памятки», вновь встающий перед обществом современной России, и ответ на него. «Разумные существа, борясь за всё лучшее (курсив мой – А. М.) для себя как в социальной, так и в государственной форме, должны и могут бороться за него только тогда, когда уверены в своей правоте, уверены в том, что борются за благое, правое и лучшее, а не за злое, ложное и худшее. Отсюда возникает вечный вопрос, что же добро, и что зло, и что считать их критерием». Автор брошюры отвечает так: «У человека и народов есть только один критерий этого, это – разум». 

Всякий знакомый с мировой историей невольно вспомнит о «верховном разуме», велением которого деятели Французской революции вершили красный террор. Сегодня люди, движимые разумными, по их понятиям, побуждениями, ратующие за всё хорошее против всего плохого, также рискуют ввергнуть Россию в кровавый хаос. «Перестройка» середины 1980-х−начала 1990-х годов СССР−России, Киевский майдан 2014 года показали следующее: упование на разум сводится к желанию мгновенного получения в пользование немереного количества «общечеловеческих ценностей». Химера оборачивается обнищанием значительной части населения, научно-технической и культурной деградацией, имущественным и идеологическим расслоением, гуманитарной катастрофой и гражданской войной. Со времени Февральской и Октябрьской революций 1917 года ничего в этом смысле не изменилось, и опыт подсказывает, что иной сценарий невозможен. Ответственная власть может и должна предвидеть последствия упования на эфемерный разум, когда дело идёт о государственном строительстве и безопасности, иметь чёткое представление о норме и здоровье всех страт общества. Автор, написанной более века назад, «Памятки» обращает внимание на следующее. «За последнее время спутанный, взволнованный множеством влияний разум русского человека и русского государства помрачился. Он уже не мыслит ясно, справедливо и едино. Он полон противоречий и заблуждений, он весь под влиянием страстей, – он болен». Такой вывод несложно сделать, вспоминая поздравительные телеграммы японскому императору в ходе Русско-Японской войны 1904 года от продвинутой части российских интеллигентов. Не оставляет сомнения в помрачении разума и циничная шутка, забавлявшая этих же прогрессивных людей, дескать, «московский генерал-губернатор наконец-то пораскинул мозгами» – это о Великом князе Сергее Александровиче, взорванном в феврале 1905 года террористом И. Каляевым, Поэтом, как называли его товарищи. Подтверждением истины, что «сон разума рождает чудовищ», следует назвать, случившийся гораздо ранее революционных потрясений, восторг общественности по поводу блестящей защиты юристами П. А. Александровым и А. Ф. Кони террористки Засулич, которая в 1878 году стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. Возбуждённый этой победой, общественный разум не замедлил благословить бомбы в руках Халтурина, Желябова, Перовской, провозгласил их героями, на долгие годы идеалом для подражания. 
«Кипит наш разум возмущённый…» Безусловно, автор «Памятки» был осведомлён о волне немотивированного хулиганства, о грабежах и терроризме, охвативших Россию в период 1905 и в последующие годы, что в глазах либеральной интеллигенции было проявлением революционного подъёма масс. Отсюда он делает вывод. «Только часть русского общества и народа ещё сохранила здоровье разума. По всем признакам, этого здоровья осталось больше всего у половины русского неиспорченного крестьянства и русской армии». Вывод этот не вполне утверждение, скорее, надежда, апелляция к пошатнувшемуся порядку вещей: армия, защищающая государство и народ, должна пользоваться их уважением и доверием. «Эта аксиома ещё не признана таковой, – пишет автор. – Хотя одной только своей армии обязан русский народ своим существованием и спасением, он не только не понимает этого, но, как истинный невежда и варвар, не уважает и не доверяет своей армии и даже иногда обвиняет её за все свои несчастья». 

Мощнейшая армия России оказалась бессильной воспрепятствовать Февральской и Октябрьской революциям 1917 года. В 1991 году Вооружённые Силы СССР также не встали на защиту государства. Россия слиняла в два дня, высказался В. Розанов о февральских событиях 1917 года, трагическим фарсом повторившихся в августе1991 года, когда слинял Советский Союз. Нельзя однозначно определить истоки безразличия, нарушения присяги, как угодно можно назвать явление отказа «офицерства защищать благо известной страны и народа» в критические моменты истории, выражаясь языком рассматриваемого издания. Но одно можно сказать с уверенностью. Циничное заявление нерадивого чиновника инвалиду воину-афганцу – «Я вас туда не посылал!» – становилось для строевого офицера сигналом-предупреждением: «Ты потенциальная обуза государству, рассчитывай только на себя!» Ложь под видом разоблачения зверств российских войск в Афганистане, произносимая академиком Сахаровым с трибуны съезда Верховного Совета также сигнализировала – «Офицер, тебя презирает российская интеллигенция!» Воинство воспринимало такое отношение к себе общенародной неприязнью. Это восприятие привело одних к морали «после нас хоть потоп», других – к отчаянному решению свести счёты с жизнью.
Разумеется, не весь народ невежда и варвар по отношению к своей армии. Небывалое для постсоветской России по людскому охвату явление «Бессмертный полк» − это свидетельство глубокого народного уважения и любви к армии. Иная картина, когда дело касается кино, ТВ, литературы и СМИ. Здесь, наряду с достойным освещением исторической и современной роли российской армии густо разлито очернительство, возведён ложный гуманизм, принижение великих подвигов творцов Великой Победы − всё, как ни странно, на деньги государства или госкорпораций.
В перестроечные годы публицистика внедряла в общество новые нормы морали, одна из них – не верь, не бойся, не проси. Она перечёркивала глубинные русские упования на Веру, страх Божий, то есть, совесть, на незыблемое – стучите и вам отворится. Оскудела вера народа в героическую историю предков, в свои силы… И как следствие – обострение искусственно вызываемого комплекса национальной неполноценности, транслируемого рядом СМИ, на грани призыва к современным «варягам» − «Придите, владейте нами…» Не случилось тогда издания брошюры, повторившей бы слова «Памятки» вековой давности: «Верьте, русский офицер, в великое ваше призвание. Не сомневайтесь в его величии потому, что всякое сомнение начало гибели». 

Впрочем, и в рассматриваемой брошюре начала ХХ века, наряду с благородными взываниями – «Русская армия призвана покорить мир и насадить в нём высшее благо, высшую силу, высшую культуру людей» – есть странные противоречия. «Просвещённый офицер отлично понимает, что лучших, более разумных форм жизни на земле можно достигнуть не уничтожением культуры, не отрицанием её, а её утверждением и совершенствованием, как бы ни была бедна и молода эта культура, как например, русская (курсив мой – А. М.)». 
О «бедности» русской культуры странно слышать. Именно просвещённые офицеры явились гордостью отечественной литературы, музыки, искусства. Художники – П. Федотов, В. Верещагин; музыканты – Римский-Корсаков, М. Мусоргский; писатели – М. Лермонтов, Л. Толстой – и это только вершины колоссального айсберга отечественной культуры. На Руси, в России испокон веку культуру творил человек, служивший государству. Он же составлял основу духовенства, неиссякаемого источника и хранителя культуры, назовём только святых Игнатия Брянчанинова и Даниила Ростовского, бывших офицеров. Истины ради не стоит забывать и то, что среди этих же высокоодарённых умов и талантов находились активные противники государства как такового, и русского, в частности. Полковник Павел Пестель, бывший поручик артиллерии Лев Толстой, несостоявшийся артиллерист Михаил Бакунин, бывший есаул Амурского казачьего войска князь Пётр Кропоткин… Пехотный подпоручик Александр Куприн в 1905 году написал повесть «Поединок», социальный заказ, в которой тенденциозно показан армейский быт и воспет тип пассивного мечтателя в офицерских погонах. Впоследствии Куприн пересмотрел своё отношение к русской армии, но… что написано пером, не вырубишь топором. Полтора десятка экранизаций этой повести свидетельствуют, что полуправда, талантливо поданная, всегда востребована для активного смущения умов на счёт российской армии.
В 1917 году «Революция пришла в Армию с тыла» − заключил Б. В. Никитин, начальник контрразведки Петроградского военного округа с марта по июль 1917 года (Никитин Б. В. Роковые годы. Новые показания участника. Москва, Айрис-Пресс, 2007). В это время в Петрограде и окрестностях расквартировалось около 300 тысяч войск. Они заведомо не предназначались к отправке на внешний фронт, привлечённые к участию в политике, «как бы на случай междоусобной войны». Что это за война, и за какие политические программы, они узнали через восемь месяцев. Перед тем, 2 марта 1917 года, был выпущен приказ № 1, а 14 марта − полуофициальное издание декларации прав солдата. Эти документы отменили власть начальников, ввели комитеты, уничтожили дисциплину. «Без идеи, без дисциплины перед нами были не войска, а вооружённая толпа, для всех одинаково опасная» − писал Б. В. Никитин. «Среди тыловых офицеров, в некоторых местах пригорода и столичных командах, сразу появляются революционные коменданты из старых и убеждённых противников дисциплины. Нельзя также обойти молчанием другой тип, правда – немногочисленный, но знакомый армии. Обыкновенно – это поручик, обязательно со скверной боевой репутацией, митингующий, посылающий делегации и добивающийся выборным порядком должности командира полка. Уже в конце марта в Петрограде трудно было найти стоящих на часах солдат: все часовые сидели на стульях и табуретах, а около них стояли прислоненные к стене винтовки. К этому надо добавить, что, идя на пост, солдат никогда не забывал запастись семечками и папиросами». 

«Памятка русского офицера» вышла за десять лет до описываемых Б. В. Никитиным примеров разложения армии. Но и в то время, некогда твёрдая почва русской культуры и государственности, уже не была надёжной. Примеры тому уже в самой «Памятке». Кажется, из благих побуждений автор взял эпиграфом к тексту следующие слова: «Мы должны воспитывать в нашем солдате мужество. Это величайшая способность». Сложно не согласится со сказанным. И всё же, уместны ли эти слова в патриотическом издании? Их автор – Декарт. Оставим вопрос, безоговорочно ли мы принимаем Декарта-мыслителя, остановимся на другом. Неужели на данную тему не размышляли отечественные умы? «Дух укрепляет в вере отеческой, православной. Безверное войско учить, что перегорелое железо точить», − на века изрёк А. В. Суворов, ярчайший представитель нашего воинства, непобедимый полководец. Почему бы де взять его слова? Отчего предпочтение французу? Как, позвольте узнать, русскому офицеру, с детства помнившему «Бородино» Лермонтова – «постой-ка, брат мусью!» – прикажете воспринимать наставления, пусть и учёного, «мусью»? 
Дело, конечно, не в том, что сказанное иностранцами, нередко врагами в разные периоды истории, не может стать эпиграфом к наставлениям русским воинам. Может. Мнения противника о героизме и мужестве русских, вероятно, были известны автору «Памятки», написавшему её вскоре после Русско-Японской войны. Японцы, ценившие воинский боевой дух, неоднократно подмечали героизм русских моряков и солдат. Известна история рядового Василия Рябова, задержанного японцами во время разведки. Рябов выдержал допрос и не выдал военной тайны. Перед расстрелом вел себя достойно. Восхищённые мужеством русского рядового, японцы отправили нашему командованию записку. «Наша армия не может не высказать наших искренних пожеланий уважаемой армии, чтобы последняя воспитывала побольше таких истинно прекрасных, достойных полного уважения воинов». Японская записка, пожалуй, была бы более уместной для эпиграфа, говорящего русскому офицеру о мужестве, чем «общечеловеческая мудрость» Декарта, если уж речь зашла о непременном привлечении иноземного авторства.
Не менее странен выбор второго эпиграфа. 
«Каким должен быть мужчина у себя дома, готовым, если понадобится защищать свой семейный очаг от растления и погрома, таким же он должен быть, но в ещё более самоотверженной мере, на границах своей страны и, для того, чтобы до конца выполнить этот важнейший долг свой, в этом случае, он должен быть готовым, если понадобится, отдать дом свой на разорение». 
Это принадлежит Джону Рёскину, искусствоведу, учителю изысканного Оскара Уайльда, идеологу прерафаэлитов − предтеч символистов и декадентов в целом. Кстати, декор оформления обложки «Памятки русского офицера» – орнамент в духе прерафаэлита Уильяма Морриса. Украшение приятное, но всё же подобная пикантность более уместна на коробочке пудры, а не на обложке воинского издания. Такое впечатление, что автор брошюры не видел (или не счёл нужным заметить?) удивительный подъём отечественного книжного оформления начала ХХ века в лице И. Билибина, В. Васнецова, Нарбута, А. Бенуа, Добужинского?.. И ещё. Текст Рёскина вызывает смех сквозь слёзы, заставляя вспомнить закадровую сентенцию фильма «Семнадцать мгновений весны» о том, что Штирлиц знал – последняя фраза запоминается отчётливее всего сказанного. Получается, русский офицер должен был запомнить это – «…отдать дом свой на разорение»? 

Цитаты из французских и английских авторов эпиграфами на документе, призванном мобилизовать дух русского офицера?.. Впрочем, что в том странного, если вспомнить, что в это время (1904−1907 гг.) сформировался военно-политический блок России, Великобритании и Франции – Антанта (фр. Entente – согласие). То же название носил и англо-французский союз 1840-х годов, который вместе с Османской империей воевал с Россией в Крымской войне 1853−1856 гг. Этот же союз участвовал в интервенции четырнадцати государств против России в Гражданскую войну 1918−1921 гг. О случайности выбора «союзных» лиц для эпиграфов рассматриваемого исторического документа говорить не приходится. Можно рассуждать об авторе «Памятки», как об агенте влияния или как о полезном русском, что почти одно и то же. Вся разница, вероятно, в том, на «союзном» ли бюджете он находился или действовал на безвозмездной основе, по зову сердца прогрессивного человека? 
Кто же он, автор любопытного издания, отражающего смятение российского общества в предчувствии надвигающейся катастрофы 1917 года? Над составлением «Памятки» потрудился писатель и публицист, скульптор − Лев Львович Толстой, сын великого русского писателя графа Льва Толстого. В юности увлекался идеями отца, был вегетарианцем, но вскоре перешёл на противоположные позиции. В книге «Правда об отце и его жизни» (Прага, 1923 г.) Лев Львович писал: «Никто не сделал более разрушительной работы ни в одной стране, чем Толстой… Не было никого во всей нации, кто не чувствовал бы себя виновником перед суровым судом великого писателя. Последствия этого влияния были прежде всего достойны сожаления, а кроме того и неудачны. Во время войны русское правительство, несмотря на все свои усилия, не могло рассчитывать на необходимое содействие и поддержку со стороны общества…Отрицание государства и его авторитета, отрицание закона и Церкви, войны, собственности, семьи, − отрицание всего перед началом простого христианского идеала; что могло произойти, когда эта отрава проникла насквозь в мозги русского мужика и полуинтеллигента и прочих русских элементов… К сожалению, моральное влияние Толстого было гораздо слабее, чем влияние политическое и социальное». 
Действительно, моральное – «Надо жить, надо любить, надо верить» − из «Войны и мира», ключ к самосовершенствованию, не могло и, к сожалению, и сейчас не может даже на короткое время повернуть полуинтеллигента на благое дело незаметного подвижничества во благо России. Зато несравненным возбудителем к его решительным, вернее, безрассудным, часто противозаконным действиям была и есть публицистика отрицания общественных, культурных, религиозных и государственных устоев графа-анархиста. Разум полуинтеллигента, всегда готовый закипать по любому поводу, легко воспринимал Толстого всегдашнего протестанта, не желал видеть Толстого-художника, философа, бережно касающегося сложнейших вопросов бытия, не имеющих простых решений. В деле, упомянутых ранее, Перовской, Желябова, террористов-народовольцев, убийц Александра II, Лев Толстой принял активнейшее участие. Его письмо Александру III, сыну убитого государя, ходило по рукам. Из текста выходило, что казнить императора и убить вместе с ним полдесятка ни в чём не повинных людей – можно, но казнить террористов – нельзя. Убийц нужно было простить. Явная глупость. Однако если её назвать непротивлением злу насилием, тогда другое дело. Тогда о непротивлении злу – о толерантности – гуманизме – ценности человеческой жизни… − можно бесконечно, вплоть до сегодняшнего дня и далее говорить, невзирая на творимые террористами преступления.

Оппонент своего отца – убеждённого анти-государственника, пацифиста Льва Толстого, Лев Львович Толстой всё же странен в качестве автора «Памятки русского офицера». Он не нашёл на русской культурной и патриотической почве соков, которыми напиталось бы данное издание, ограничился внешне верными, но бескровными, общими положениями. Виктор Шкловский утверждал, что Л. Л. Толстой лишь «формально принадлежал к искусству и, будучи плохим писателем, плохим скульптором, сгорал от зависти к отцу и в своих дневниках, перебивая изложение, писал о том, как он ненавидит своего отца» (Шкловский В. Б. «Лев Толстой»). В 1896 году Л. Л. Толстой женился на Доре Вестерлунд, дочери шведского врача, в 1918 году эмигрировал из России. 
Рассматривая этот странный документ эпохи, начинаешь сознавать, что неформальная «Памятка русского офицера» написана другими людьми и по-другому. Её − стихами и песнями − создавали не сторонние наблюдатели, увлечённые французской философией и английским искусствоведением, сетующие на бедность русской культуры, а настоящие офицеры. Это Николай Гумилёв (Словно молоты громовые / Или волны гневных морей, / Золотое сердце России / Мерно бьётся в груди моей. 1914). Это Иосиф Каллиников (Тебя не тронет Смерть, с тобою Небожитель, / Сестра страдания, святая красота! / Горит в тебе любовь, светла её обитель − / Тебя она хранит под знаменем креста. «Сестра милосердия». 1915). Это Юрий Лисовский (Русская культура – это очень многое, / Что не обретается ни в одной стране.) и многие другие, находившие для воинов слова прямого действия.
Свой вклад в поэтическое и песенное творчество, укрепляющее боевой дух русских воинов, внесли не только офицеры-монархисты или приверженцы построения республиканской России. Нередко на один и тот же мотив складывались разные слова в Белой и Красной армии, но объединяла их преданность Родине, готовность отдать жизнь за други своя. В 1941 году издательство «Искусство» выпустило плакат «Суворовцы−чапаевцы» со словами: «Бьёмся мы здорово, / Рубим отчаянно, − / Внуки Суворова, / Дети Чапаева». Невозможно представить, чтобы в то опаснейшее для страны время подобный плакат содержал бы слова иностранных мудрецов – будь то Декарт, Шопенгауэр, Ницше или кто другой. Но иностранное влияние вполне представимо оказалось впоследствии. На излёте 1990-х годов можно было лицезреть на российском ТВ подразделение ВС РФ, самозабвенно горланящее на плацу песню In The Army Now («Теперь ты в армии») британской группы Status Quo. В этом, конечно, нет вины Л. Л. Толстого, усомнившегося в начале ХХ века в силе вековой русской культуры, не имевшего веры в талант и самостояние русского народа, питающего эту культуру. Не с него началось безверие, сомнение в себе, как в неполноценном представителе просвещённой и высокотехничной Европы. 

С огульным отказом от советского прошлого, когда бытовало осмеянное позже выражение «у советских собственная гордость», в нашем обществе вспомнили и стали утверждать пагубную мысль о безусловном преимуществе всего западного во всех отраслях человеческой деятельности, об отсталости всего отечественного. Правда, в мире не может быть всё одинаково устроено, это нормально. Ненормально, если локальные преимущества иностранцев в тех или иных областях техники, социума вселяют тотальные сомнения относительно природы всего и вся отечественного. Об этом много сказано русскими писателями, мыслителями, общественными деятелями прошлого и современности. И мы не имеем права сомневаться. Для тех же, кому последней инстанцией в укреплении всякого суждения всё же служит благословенный Запад, приведём слова одного из авторитетнейших его умов: 

Сомнения – предатели: они
Проигрывать нас часто заставляют
Там, где могли б мы выиграть, не мешая
Нам попытаться.

В. Шекспир. Мера за меру.