Значит, впереди – новые испытания. (Дмитрий Епишин. «Иосиф»)

Дмитрий Епишин. «Иосиф», пьеса. ISBN (EAN): 9785990877849 
ИД «Аргументы недели», 270 стр., 2020 г.

«Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?» Великий критик и провидец Виссарион Белинский, задавая свой вопрос, вряд ли предполагал, что во вполне обозримом будущем появится «самое важнейшее из искусств» – кино, которое переманит любовь и пылкой молодости и умудренной старости. Впрочем, и у нестареющего театра поклонников тоже достаточно, и ложи по-прежнему блещут, и даже, случается, «партер и кресла – все кипит»… Театр вечен, меняются лишь пьесы и декорации… Но вот на вопрос «Любите ли вы читать пьесы?» положительный ответ далеко не всегда очевиден. Читать пьесы непросто. Помните страдания героя чеховской «Драмы», который слушал мучительно бесконечную драму «О чем пели соловьи» из жизни селян и поселянок: «Валентин (бледнея): Где, в чем мое кредо? Анна (она побледнела): Вас заел анализ»…

Упомянул я обо всем этом лишь для того, чтобы сказать, что к новой пьесе известного писателя Дмитрия Епишина под названием «Иосиф» эти рассуждения не подходят абсолютно. Пьеса читается легко, анализ времени и событий в ней объективный, а интерес и внимание к главному герою (или антигерою) Иосифу Сталину вот уже несколько десятилетий не ослабевает, а только растет, судя по количеству появляющихся художественных и документальных книг, исследований и, как видим, пьес. Действие на сцене начинается в день смерти «отца народов», когда его душа, ожидая решения Небесного суда, встречается с душами близких ему людей – матери, обеих жен, сына… И рядом – души великого инквизитора Томаса Торквемады, гениального Федора Достоевского, а также поэта Демьяна Бедного. Все они обсуждают время, которое после стали называть эпохой сталинизма. С присущими ей мучительными лишениями, репрессиями, всеобщим страхом, подозрительностью, доносительством… И рядом были энтузиазм (часто искренний, иногда показной), вера в светлое будущее, в идею справедливости и братства, преданность идеалам, стране, убеждениям. Вот как об этом говорится в самом начале пьесы:
«Попав на “тот свет”, Иосиф сталкивается с честными и нелицеприятными оценками своей деятельности. Он начинает понимать, что его революционная идея была изначально обречена на гибель в силу двух пороков – религиозной опустошенности строителей нового общества и возвышения вождя над людьми». 
Автор не стремится обвинять или оправдывать главного героя, он вместе с читателями и с будущими зрителями хочет понять, как все это произошло, почему светлая идея равенства и братства стала перерождаться в агрессивную нетерпимость к иному мнению, в некий религиозно-мстительный эрзац поклонения вождю и его наместникам. Почему на бумаге было все так красиво, а в жизни, да и в головах людей, – красота обернулась уродством, и реальным, и моральным? Что это было – объективно невозможная, сказочная мечта или достижимая реальность, искаженная злым гением, затмившим на время и солнце и луну? У всех собеседников на сей счет свои мнения и суждения. И даже прославившийся своей беспримерной жестокостью и непримиримостью Торквемада разглагольствует о неприемлемости насилия и греховности доносительства. Видимо, у него было время подумать и даже, возможно, покаяться в душе. Но что от этих покаяний многотысячным жертвам, которых он в свое время недрогнувшей рукой отправил на костры инквизиции? 

Торквемада: «Все твои преступления совершены от неверия в Бога. Ибо забыл заповедь: “Возлюби Бога своего, и не будет тебе иных богов”. А ты что сделал? Чудище большевизма себе в красный угол установил и на него молился? А большевизм-то, друг мой, самым диким проявлением “призрака коммунизма” стал. Насилие и кровь были его пищей».

Об отсутствии любви в душе Иосифа говорит его сын Яков, и это – свидетельство из первоисточника.

Яков: «Теперь ты молишь Господа о прощении, будто не знаешь, что любой грех начинается с отсутствия любви в душе». 

А жена Иосифа, Надежда Аллилуева, покончившая с собой, вопрошает: разве плохими были провозглашенные революцией идеалы свободы, равенства и братства? Почему же тогда борьба за них не принесла желанных результатов? Почему победили лицемерие, корысть, предательство? Всезнающий Торквемада изрекает в ответ, вновь сожалея о дефиците любви и избытке жестокости (на грешной земле эти мысли ему в голову не приходили): «Сколько жизней ради этих трех словечек угробили, не сосчитать! А ты еще дальше пошла, себя убила… Ты себя даже больше детей любила, они не просто сиротами остались, а льдинками замерзшими у твоего гроба».
О предательстве, ошибках и грехах говорит и сам Иосиф, судя по всему, лишь после окончания пути земного начавший осознавать, какой страх и ужас сопровождал его подданных на пути к светлому будущему. При том, что и энтузиазм был зачастую искренним, а не показным, и вера в правое дело присутствовала… Но именно вера подрывалась лицемерами у власти, лживыми и алчными.

Иосиф: «…Народ увидел, что лозунги великих строек – для простаков. Потому что те, кто пошустрее, под шумок этих лозунгов очень неплохо устроились… При мне сильное двоедушие развилось. Каждый хотел выглядеть сталинистом. И случилась беда. Те, кто себя лучшими сталинистами считали, стали худших сталинистов преследовать: доносы писать, из партии изгонять, работы лишать, в тюрьму сажать. Большой грех на мне – грех соблазнения ко лжи. Не сразу я к этому пришел, постепенно, когда за власть боролся. А получилось плохо. Великий, великий грех соблазнения людей…»

Говорят, что к вершинам власти чаще других стремятся те, кто вершинными качествами морали не обладают. Карьеристы, лицемеры, приспособленцы, готовые сегодня воспевать условно красное, а завтра – с легкостью – безусловно белое. Главное – быть ближе к «корыту». Именно об этих свойствах и об этой субстанции известно, что она «никогда не тонет и всегда стремится наверх». Увы, тенденция вечная и, практически, не зависящая от типа общественного и государственного строя, географического расположения и идеологического направления. Все это понимал и вождь народов. Понимал и использовал человеческие слабости, рассчитывая, видимо, что с течением времени слабости смогут преобразиться в достоинства. Но идея воспитания нового человека, новой пролетарской интеллигенции оказалась еще одной утопией.

Иосиф: «Знаешь, сколько моих почитателей завтра в моих врагов превратятся? Не счесть. А ведь это наша ошибка, большевистская. Ульянов с Троцким страшно царскую интеллигенцию боялись. Те интеллигенты серьезными личностями были. Бунин, Гумилев, Брюсов, Куприн, Андреев. Глыбы. Для них не вожди, а нравственность во главе угла стояла... Все не так пошло, когда мы настоящих интеллигентов на пароход посадили и в Германию отправили. Думали, вместо них придет пролетариат. Но не готов он оказался в большом количестве творцов высокого уровня рождать. Проклятое прошлое не давало. Многовековая рабская жизнь».

О роли народа и личности в истории рассуждают, практически, все персонажи, вспоминая события недавнего прошлого. Когда всеобщий страх парализовал общество. Когда проще (и безопаснее) было не замечать того, что происходило рядом: с друзьями, сослуживцами или соседями. Впрочем, и сегодня ничего не изменилось, особенно в одной из стран бывшего великого государства, где лучше промолчать или, наоборот, кричать речевки громче всех. И это грустное и тревожное наблюдение.

Не замечать, не мучиться вопросами,
Не повторять – «страна, вина, война»,
А говорить на «черное» – «белесое»,
Выглядывая тихо из окна. 
Не выделяться даже в грязном месиве, 
Быть с краю – не на взлетной полосе,
Оправдывать любое мракобесие. 
И быть, как все,
как все, как все…

Торквемада: «Кто в промерзших товарняках кулацкие семьи в Сибирь вез? Кто их в сугробы на полустанках выбрасывал? Режим, что ли?» 
Надежда: «Простые советские люди по приказу режима!» 
Торквемада: «По приказу! То есть я, простой советский человек, в упор не вижу страшных страданий этих людей. Я посылаю их на гибель. Для меня приказ важнее».
Надежда: «Они за себя боялись».
Торквемада: «Вот... Режим был плохой, а люди боялись. И становились соучастниками. А те, кто не боялись, шли в лагеря… Вы к жертвам были безжалостны и чувство сострадания в вас умерло. Доносы друг на друга катали. 
Сами же друг друга сажали… Историю делают не вожди, а народы. А народ за эти преступления до сих пор вины на себя не берет. Значит, будут у него новые испытания».

Любопытно, что образцовым приспособленцем на сцене будет явлен пролетарский поэт Демьян Бедный, который не скрывает желания, будучи придворным баснописцем, угождать власти, причем любой. Вероятно, это образ в большей степени собирательный, хотя в судьбе быстро ставшего не бедным Бедного было немало такого, что соответствует характеристике конъюнктурщика и идейного хамелеона. Примечателен диалог Бедного и матери Иосифа, которая представлена умудренной жизнью, справедливой, не боящейся говорить правду женщиной.

Бедный. «Убеждения приходят и уходят, а кушать хочется всегда. Теперь я буду кушать за другим столом. И не один я». 
Мать: «Да, чудище обло, огромно, стозевно и лаяй. Много вас, с хорошим аппетитом! Новую правду строить будете, для избранных?»
Бедный: «Почему это для избранных?» 
Мать: «Потому что только у избранных вкусно кушать получится. А у остальных нет. Им ваша правда не нужна».

Правда нужна всем и всегда. Но, к сожалению, неправде верят легко, возможно, легче, чем правде. Этим пользуются. С помощью этого манипулируют массовым сознанием, внушая ложные истины, фальсифицируя прошлое, искажая настоящее, программируя будущее… И чем более известен, популярен тот, кто, как говорится, врет, не краснея, транслируя заданные хозяином-кукловодом сведения, идеи, убеждения, тем легче они воспринимаются послушным, внушаемым и ведомым большинством. И потому Бедный (и не только он) востребован в земной жизни. Хозяевам нужен вызывающий доверие персонаж, такой почти свой, близкий, простой и понятный. Вот как он сам об этом говорит.

Бедный: «Тут в темных подвалах есть одна подкомиссия тайная, которая заботится о балансе сил там, на земной поверхности. И вот она установила, что в советской поэзии слишком много светлоликих собралось. А это плохо, потому что они не только стишки пишут. Еще и песни сочиняют, которые народ поет. От этого он тоже делается светлоликим, а подкомиссии это не нравится… Мне предложили туда вернуться и про музу потолще сочинять. А заодно про партию, чтобы ее совсем разлюбили. Обличье, правда, другое дадут. Каково?»

Они действительно вернулись. Их много, они поют громко и призывно, их хвалят и рекламируют, И очень многие им верят. Ведь они поют и разглагольствуют в лучшее время, на всех каналах, во всех наушниках. Комиссия настойчива и последовательна в достижении поставленной цели. Противостоять ей трудно. Но возможно. Просто на плечах нужно иметь голову, а не горшок для слива нечистот. Об этом в пьесе говорит Достоевский, и не доверять гению оснований нет. 

Достоевский: «Думаю, подкомиссию как раз во времена Иосифа в этих темных подвалах задумали. Многим людям он беду принес, зато народу невиданный дом построил. Дом этот в нужде и войнах строился и для жизни не совсем удобный. Долго его до ума доводить надо. Но народ понял, что это его дом. И враги поняли, как этот дом для них опасен. Поэтому бесы Демьяна назад и делегировали. Борьба за эту новостройку будет беспощадная».

В принципе, борьба эта продолжается, и конца-края ей не видно. И на первый взгляд не разберешь, где небедные «Бедные», коих навалом, а где те, на уши которых они щедро вешают свою бесконечно длинную пропагандистскую лапшу. Борьба идет с переменным успехом, с потерями, реальными и виртуальными. Но старые догмы, подлецы и лицемеры – живее всех живых. 
Завершается пьеса авторской ремаркой, которая не вселяет оптимизм, но еще раз подтверждает мысль о том, что все продолжается. Продолжается жизнь, которая не только, как сказано в учебнике философии, «единство субъективации объекта и объективации субъекта» (хотя, и это, вероятно, тоже). В жизни есть место любви и дружбе, вражде и предательству, доброте и зависти, бескорыстию и алчности, злорадству и состраданию, и еще множеству желаний, чувств, мечтаний. И совести тоже. 

Какие чувства станут главными, кто победит в борьбе за человеческие души, окончательно ли осталась в прошлом эпоха Иосифа или все еще повторится? Ответа в пьесе нет. 

Погадаем – радость или горе. 
Нагадаем – встречи и разлуки. 
Отчего же первый мед так горек, 
почему до боли сжаты руки? 
Ночь уходит, кончено гаданье, 
гаснут в небе тысячи огней, 
но огонь несбывшихся желаний 
сердце обжигает все сильней.

А финальная ремарка, как положено в увлекательном спектакле, загадочна и многообещающа. И словно напоминает: «Театр по-прежнему отражает жизнь. А люди – все в меру своих сил – актеры». И у каждого своя роль.

«…Свет пригасает, звучит музыка, затем через сцену цепочкой тянутся люди во главе с Бедным. Они держат в руках сумки и чемоданы. По всему видно, что отправляются назад в реальную жизнь. Среди них идет человек, одетый в гражданское платье и поднявший воротник, чтобы его не узнали. Единственное, что его выдает – это кавказские хромовые сапоги. Человек на миг поворачивает лицо к залу. Это Иосиф».