Обрывая стрекозиные крылышки

От Редакции: В недавнем номере «ЛГ» вышло интервью с писателем из Санкт-Петербурга Даниэлем Орловым. Среди прочего писатель рассказал, что «критик должен быть деликатным», потому что «нельзя вот так походя писать о серьёзной литературе, это вам не комиксы». А вместо этого развелось много хамства, что можно объяснить не то авитаминозом, не то узким кругозором. Писателям, вообще-то, по мнению Даниэля Орлова, следует друг друга хвалить. Ну или высказываться осторожно, чтобы, не дай бог, не задеть чувствительную душу коллеги.
Поскольку журнал «Камертон» уделяет немало внимания литературной критике, мы не могли остаться в стороне от интереснейшего заявления петербургского писателя. И решили проиллюстрировать на одном примере, что бывает, когда писатели начинают друг друга нахваливать. Ведь сам по себе этот рецепт не действует безотказно, поскольку и хвалить надо умеючи. 

Однако, прежде чем перейти к упомянутой статье, хотелось бы заострить внимание как Даниэля Орлова и всех вообще критикуемых, так и читателей на самом важном. А именно: почему же критика стала такой обидной. Начнём с того, что острой и не слишком приятной для авторов критики хватало всегда – вспомните хотя бы статьи В.Г. Белинского о раннем творчестве Ф.М. Достоевского. Но сегодня критикуемые авторы пытаются убедить (в первую очередь, конечно, себя), что появление обидных отзывов связано с завистью неудачливых писателей к удачливым или неуспешных к успешным. Но! «Успешный писатель» – это не тот человек, который соорудил бессвязный и малограмотный текст, после чего всеми правдами и неправдами добился суеты и возни вокруг своего творения. «Успешный писатель» – это человек, создавший хорошую книгу, то есть интересную и содержательную, увлекательную и умную, глубокую и красиво написанную. Все остальные труженики пера и клавиатуры могут называться как угодно – шоуменами, пешками в политической игре, артистами больших и малых академических театров, но только не писателями. И уж тем более успешными.

Но неужели участники премиальной тусовки всерьёз полагают, что добились премий, длинных/коротких списков и прочей «раскрутки» исключительно своими литературными талантами? Что несколько десятков имён, тасуемых за разными премиальными столами, как краплёные колоды, это и есть гордость современной отечественной литературы? Что бессмысленная и беспощадная «Зулейха…» или примитивно-компилятивное «Её Лиличество…» – это высшие достижения российской словесности? И что среди десятков тысяч пишущих в России не существует никого, кто был бы литературно одарённее? Если действительно так, то очувствуйтесь, господа! Если же вы понимаете, что либо вас используют, либо, в силу тех или иных причин, вам позволяют быть тем, кто вы есть, то к чему этот балаган, эти причитания и обиды? Вы сели играть в нечестную игру, так не обессудьте, что вас ловят за руку.

Впрочем, мы отвлеклись. Итак, предлагаем вниманию читателей критику критики – статью Андрея Агафонова, наглядно и убедительно доказавшего, что и хвалить писателя тоже надо уметь.

Есть такой замечательный критик – Анна Жучкова, и не менее замечательный писатель – Андрей Аствацатуров или, как он сам себя иронично называет, «Авца». 
И вот разбирает критик Жучкова роман Аствацатурова «Не кормите и не трогайте пеликанов», самыми то есть новейшими критическими методами. Заходит сразу с козырей: «Можно смотреть на всё прямо, а можно чуть сбоку, с иронией. Тогда удлиняются тени, деревья качаются, делая ветер, а мир меняет пропорции».

Нелепо, смешно, безрассудно, безумно! Волшебно...
То есть с первых же слов Анна нам намекает, что роман «Авцы» это вам не какой-нибудь там... не знаю… прямолинейный триллер, это вещь такая! ироничная!.. ну как бы. 
Ну ОК, ладно, деревья качаются, отчего делается ветер, а критик пишет рецензию, отчего появляется роман. 

«За два месяца чтения авторов, которые будут хорошие, когда вырастут, мозг мой скукожился», – жалуется далее Анна. Но!
«Благодаря магистру игры в бисер Андрею Аствацатурову снова расправился, затрепетал стрекозиными крылышками, ловя то ехидно-тонкие, то неожиданно-резкие пасы».

Так. Мозг Анны, значит, сперва скукожился, затем расправился, затрепетал стрекозиными крылышками и пошел играть в футбол. Ага, ага.
Надо сказать, Анне не впервой топорщить крылышки, поскольку Аствацатуров относится к числу ее любимых авторов, и в его прозе она постоянно находит все новые достоинства, вот, в частности, в «Пеликанах»: «в интеллигентнейшей прозе Аствацатурова, которая всегда была модернистки текуча, незавершённа и умна, но чтобы настолько иронична и смешна – не замечала. Слышался в ней свинговый ритм, питерский порывистый ветер. Теперь же много юмора и веселых синкоп».

Не забыть справиться в полку, какие есть рифмы на слово «синкопа», кроме... Да, и хотелось бы примеров юмора и этих самых синкоп! Но их (пока) не будет. Пока только трепет крылышек. 

«Текст романа – языковая игра. Но чтобы это увидеть, надо быть к ней готовым. Приглашение – в названии книги».

Приглашение к книге! А, каково?! Как я обыграл сейчас? Какой иронично-небрежный пас дал мозгу Анны! Или нет?
Чтобы увидеть языковую игру в романах Аствацатурова, надо знать, что она там есть. То же самое касается юмора, стиля, языка, диалогов. Если вы знаете, что все это там есть, вам будет значительно проще. Хотя сама Анна не сразу, как говорится, врубилась в синкопу: «в начале обманывает даже язык. Можно подумать, что автор не умеет рисовать картинки, создавать тактильные и музыкальные образы. Все у него через речь. Герои разговаривают и разговаривают. Думаешь, ууу, зануда профессор. Нет чтобы дышать полной грудью, трогать свою Катю, любить».

То есть герои все время разговаривают, поэтому критик Анна думает: «ууу, зануда профессор». Зануды же все время в диалоге. Все у них через… речь.

«Потом замечаешь, насколько разнообразна и выразительна речь героев. Какая это музыка нюансов и полутонов. Какое напряжение в диалогах, превращающихся в ментальные поединки с внезапными нападениями, подсечками, скрещением жизненных правд. А дальше уже и краски подключаются. И звуки. И полнокровные образы».

Вот тут бы снова пример разнообразной и выразительной речи героев. Хоть один. И мы такой пример находим, но тремя абзацами ниже: «И вдруг скачок эстетического напряжения:
— Спокуха, хрящ! Все будет сделано в лучшем виде. Переночуем тебя с музыкой, бухлом и бабами! Гуляй пока…»

Что это? Кто это? Кто способен так выражаться? Попробуйте произнести про себя: «Спокуха, хрящ!» Подумайте, кто вы после этого.
Чем дальше читаешь рецензию Анны, тем трогательнее становится. Вот критик внезапно атакует героиню, всячески подчеркивая, что герой заслуживает лучшего: «Она – груба и примитивна (настойчиво педалируются «красное пальто» и «черный парик»), он – с интеллигентским дискурсом в голове: “похоже, дома в Хемпстеде делают вид, что совершенно не замечают времени. Как это по-человечески! Совершенно в духе Шекспира и Уэбстера. Если быстро идешь, каменная плотность домов может вдруг показаться обманной. Совсем как Катины вывороченные губы или большие полукружья в ее декольте, которые разрешается трогать только на 23 Февраля...”
“Мы отказались от сущности ради существования, ради того, чтобы утвердиться, сделались несовершенными, хрупкими, силиконовыми. А потом и вовсе превратились в обозначения”.
Вот и заявлен конфликт – сущность или существование? желание утвердиться превращает нас в симулякры. Вот и мясисто-сиськастую Катю трогать нельзя – силикон».

Как-то вот Анна придирается к Кате. И парик у нее примитивный, и пальто грубое, и сама она мясисто-сиськастая. Многие потрогать норовят, а это реквизит. 

«Здесь уже намечается и амбивалентность: Пеликаны нежные, “им не подойдет ваша еда”, – думает герой. 
“Правильно, а то долбанут куда-нибудь — мало не покажется”, – комментирует Катя».

Снова ревность к Кате. Плохо скрываемая. А ведь девушка дело говорит, в отличие от интеллигентного героя, трогающего полукружья раз в год на 23 февраля (вместо носков, что ли, подарок?). Нежные пеликаны голубей жрут, что им ваши круассаны.
И да. Амбивалентность, как и синкопа, слово, конечно, красивое, но желательно для критика все же понимать значение слов, которые употребляешь. Когда один герой чувствует одно, а другой другое, это при всем желании амбивалентностью назвать невозможно. Амбивалентность – это когда один человек испытывает по одному поводу два противоречивых чувства. Как в анекдоте про тещу, которая падает с обрыва в новом автомобиле. Ну или как ужасно написанная рецензия на плохой роман – вроде бы должно удручать, но ведь и веселит. 

По мере чтения рецензии за автора становится все более тревожно. Мы видим тут некий ее незавершенный гештальт, чувствуем что-то роковое, фатальное, какую-то личную драму. Самые ничтожные поступки героя романа критик воспринимает как подвиги, что ли. 

«Дальше опять ироническое искажение. Герой сидит в Питере, без работы, без денег, без еды. Лузер.
Но оказывается, он сам ушел с кафедры. Заступился за несправедливо уволенную преподавательницу – и сделал свой личностный выбор».

Я, конечно, не специалист и не литературный критик, но если герой делает выбор, зачем подчеркивать, что этот выбор «свой», да еще и «личностный»? 

«“Расстегиваю пуховик, сую руку во внутренний карман. Вот — оно. Достаю картонное удостоверение. Рву на две ровные половинки и швыряю в урну. Подавитесь. Застегиваю пуховик, поднимаю капюшон. Не хватало еще заболеть из-за этих скотов...”
Это уже не «Авца», совсем не «Авца».

Это уже не критика, совсем не критика. Это фанатка пишет. Влюбленная в автора девочка с глазами Евгении Симоновой из фильма «Обыкновенное чудо». Нелепо, смешно, безрассудно, безумно... Человек непредвзятый, прочитав «не хватало еще заболеть из-за этих скотов», поморщится, потому что в этой вот реплике герой невольно сказался как он есть. Не Авца, да. Попугай. 

«Роман построен на пересечениях людей и времен, на встречах и расставаниях, бликах и стыках» – нанизывает слова фанатка Аствацатурова в лирическом экстазе. Скрещенья рук, так сказать, скрещенья ног. И падали два башмачка со стыком на пол... Но вот, брезгливой скороговоркой пересказав «сюжет», Жучкова выходит на коду: «Роман глубок и надежен. Но главное в нем все же – любовь к языку. Как много книг используют язык в свои интересах, пусть даже это благородные интересы сюжета и композиции. Как много его попросту насилуют! И только тут я увидела роман автора с языком, восхищённое и благодарное владение им, бережное и чуткое любование. Мы часто обращаемся к Богу: кто с жалобой, кто с просьбой, кто с обвинением. Но задумываемся ли, каково Ему? Он, давший нам всё: возможность безграничного совершенствования и свободу выбора – что Он чувствует, наблюдая, как мы мучаемся от собственной ограниченности?
А вдруг так же страдает язык?
Андрей Аствацатуров язык понимает и любит. И тот возвращает сторицей – оживает, наполняется смыслами, дышит, звучит.
Именно поэтому для меня эта книга – лучшая».

Учитель-словесник закончил читать сочинение Ани и отошел к окну. Он искренне переживал за девочку. Сумеет ли она когда-нибудь... ну и т.д. Согласитесь – это же типичная концовка школьного сочинения. Не очень удачного, зато искреннего. 
«Как много книг используют язык в свои интересах, пусть даже это благородные интересы сюжета и композиции. Как много его попросту насилуют!» – да, так вот о насилии. 
«Скрещение жизненных правд», «тактильные образы», «ментальные поединки», «восхищенное и благодарное владение», «пересечения людей и времен» (ну что это за чушь, вы вдумайтесь вообще), «роман глубок и надежен» – это все примеры изнасилованных клише.

Дальше. Все то хорошее, что Анна говорит о романе автора, нужно доказывать. То есть пишет она, например, что речь героев разнообразна и чего там, обильна – тут бы и примеры привести. Та парочка диалогов, которую она-таки цитирует, скорее удручает, нежели вдохновляет. Сюжет, как мы поняли, пародийный, но на кого или на что это пародия, осталось неясным, а не все же такие начитанные, как Анна.

Ну и неприкрыто пристрастное отношение к автору, переносящееся на героя – это как-то... непрофессионально. Представим, что Анна открывает книгу незнакомого автора со странной фамилией и читает там такой, например, пассаж: «...шагаю вдоль Гостиного двора, мне навстречу — море лиц, витрин, огней… Всего так много, что это никак не ухватить — ни умом, ни взглядом… Я вливаюсь в этот разбухший поток жизни и чувствую, как мои руки, ноги, туловище наполняются новой странной силой, а голова — глупым приятным добродушием».

Мне кажется, нормальный критик после этого сразу же книжку и закроет. Чтобы не вливаться в разбухший поток.