Подвиг христианской проповеди. Часть IV
Подвиг христианской проповеди. Часть IV
(к 150-летию создания повести Н.С. Лескова «Соборяне)
Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоём,
то есть слово веры, которое проповедуем
(Рим. 10: 8)
Часть IV. «Без трёх праведных несть граду стояния» ( часть I в №148, часть II в №149, часть III в №151)
Родники чистой веры проистекают из «просторных сердец» праведников, число которых совсем невелико, но они были, есть и пребудут во все времена по евангельскому обетованию: «Так и в нынешнее время, по избранию благодати, сохранился остаток» (Рим. 11: 5). «Без трёх праведных несть граду стояния», – утверждалось ещё в древней Руси. То есть никакой город не устоит, если не найдётся в нём хотя бы трёх праведников. Их-то и отыскивал, и не уставал изображать Лесков всю свою творческую жизнь, создавая в литературе «иконостас святых и праведных» земли русской: «Он как бы поставил целью себе ободрить, воодушевить Русь, измученную рабством, опоздавшую жить» (1).
В предисловии к рассказу «Однодум» (1879) с целью опровержения крайне пессимистического заявления А.Ф. Писемского, объявившего, что он видит во всех своих соотечественниках одни только «мерзости», Лесков возвестил: «Мне это было и ужасно и несносно, и пошёл я искать праведных, пошёл с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя то небольшое число трёх праведных, без которых “несть граду стояния”» (VI, 642).
Праведники – люди «высокой пробы», мощные источники света духовного. По определению Лескова, это «светочи», «маяки». Уместно сказать о них и высоким шекспировским слогом: «над бурей поднятый маяк, не меркнущий во мраке и в тумане». Не переизданный очерк Лескова «Вычегодская Диана (Попадья-охотница)» (1883) продолжает развитие концепции «героев и праведников» и содержит характеристику, перекликающуюся с образностью притчи Христа о свече: «Никто, зажегши свечу, не покрывает её сосудом или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет» (Лк. 8:16). Лесков заявляет: «Такие энергические и <…> всепобеждающие характеры везде редки, и их, как зажжённую свечку, нельзя оставлять под спудом, а надо утверждать на высоком свешнике – да светят людям. Бодрый, мужественный пример часто служит на пользу ослабевающим и изнемогающим в житейской борьбе. Это своего рода маяки. Воодушевить угнетённого человека, сообщив его душе бодрость, – почти во всех случаях жизни – значит спасти его, а это значит более, чем выиграть самое кровопролитное дело. Это стоит того, чтобы родиться, жить, глядя на “смысла поруганье”, и умереть с отрадою, имея впереди себя праведника, который умер “за люди”, оживив изветшавшую лицемерную мораль бодрым примером своего высокого человеколюбия» (2).
Как учил святой Макарий Египетский, «огонь благодати, возжённый Святым Духом в сердцах христиан, заставляет их сиять, как светильники, пред Сыном Божиим». Но даже и та «душа, не имеющая в себе Божия света, сотворённая же по образу Божию, <…> от собственного света Его воспримет духовную пищу, и духовное питие, и небесные одеяния» (3).
«Положительные типы русских людей», «отрадные явления русской жизни» (4), как отзывался о своих героях-праведниках автор, явились художественным открытием Лескова. Такого обилия типов «людей высокой пробы» не удалось создать ни одному из русских писателей. При этом в лесковских образах нет и тени схематичности, предопределённой творческим заданием автора. Герои-праведники – абсолютно живые люди, «полнокровные, своеобычные, яркие». Лесковский художественный феномен праведничества не перестаёт изумлять читателей и литературоведов: «Почему-то Лескову удавались “положительные типы”, – размышлял над этой загадкой П.Б. Струве, – почему-то под его пером оживали и искрились огнём жизни хорошие люди всех сортов и званий» (5).
Таковы в «Соборянах» те самые три праведника, без которых «несть граду стояния». Протоиерей Савелий Туберозов – глава старгородского священства, его духовный лидер, личность исключительная; несомненно, отмеченная печатью избранничества «Бога живого» (Откр. 7: 2), пославшего Своего избранника на проповедь: «Как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы?» (Рим. 10: 14–15)
Второй иерей Захария Бенефактов – «воплощённая кротость и смирение» (IV, 6). Об этом священнике отец Савелий отзывается с необыкновенной сердечной теплотой: «Бесценный сей прямодушный Захария. Сосуд Господень и молитвенник, какого другого я не видывал» (IV, 273). К нему также может быть отнесена характеристика, данная Туберозовым другому лицу – нищему старику-«младопитателю» Константину Пизонскому, приютившему у себя брошенного младенца-сироту: «слово любви давно огненным перстом Божиим начертано в смиренном его сердце» (IV, 37).
Имя Захария содержит скрытую отсылку к евангельскому священнику – отцу Иоанна Крестителя, а причудливая «семинарская» фамилия состоит из корней на латыни: в дословном переводе bene fatto – хорошо сделанный. Уместно заметить, что сам Лесков в одном из писем назвал себя «добропостроенным человеком».
Завершает триаду малороссийский казак по происхождению, могучий «казаковатый дьякон» (IV, 65) Ахилла Десницын. Его замысловатое имя передаёт самую сущность героя: Ахилл, или Ахиллес – великий древнегреческий воин; десница на старославянском языке – правая рука. Отец Савелий определяет суть «стихийного исполина» (IV, 274) Ахиллы: «в нём в одном тысяча жизней горит <…> он есть само отрицание смерти» (IV, 272).
К концу жизни дьякон Ахилла становится «молитвенником, и за себя и за весь мир» (IV, 281). В этом эпическом образе уже различимы черты монаха-воина – главного героя повести «Очарованный странник» (1873) Ивана Северьяновича Флягина, который «всю жизнь погибал и не мог погибнуть», с его последним «очарованием» – «помереть за народ».
Знаменательна топонимика «Соборян», имеющая евангельский подтекст. В Старгороде «Нагорная сторона, где возвышается острый купол собора» (VI, 23) и где безбоязненно проповедует отец Савелий Христовы истины, вызывает ассоциацию с Нагорной проповедью Самого Господа: «Увидев народ, Он взошёл на гору <…> И Он, отверзши уста Свои, учил их» (Мф. 5: 1–2). Христос говорил о своих учениках и последователях: «Вы – соль земли <…> Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5: 13–16).
Заветная тройственность праведников «старогородской соборной поповки» воплощает разные стороны единого целого. В то же время все эти герои настолько своеобычные, что каждый заслуживает отдельного большого исследования. Лесков писал о своём романе: «Герои его несколько необыкновенны, – они церковный причт идеального русского города. Сюжет романа, или, лучше сказать, “истории”, есть борьба лучшего из этих героев с вредителями русского развития» (X, 279).
Одно из главных препятствий для русского развития – неистребимая коррупция на всех уровнях государственной и церковно-административной власти, которая вредила и вредит интересам России и её народа.
Даже рядовое церковное духовенство, которое само «находится в крайней бедности, <…> по человеческой слабости, не противодейственно подкупам» (IV, 30). Но и с самого нищего провинциального священника консистория – организация по управлению епархией при архиерее – пытается вымогать взятки. Отец Савелий в «Соборянах» решительно восстаёт против начальственных коррупционеров в рясах: «но всего что противнее, это сей презренный, наглый и бесстыжий тон консисторский, с которым говорится: “А не хочешь ли, поп, в консисторию съездить подоиться?” Нет, друже, не хочу, не хочу; поищите себе кормилицу подебелее» (IV, 32).
Таков и главный герой первого лесковского рассказа «Засуха». Предстательствующий в губернском городе за своих прихожан отец Илиодор столкнулся с поголовной коррупцией на всех ступенях церковной и светской иерархической лестницы. Для того чтобы только узнать, можно ли встретиться с секретарём консистории, батюшка должен дать причётнику взятку. Не отстаёт и регент: «Две головы <сахару. – А.Н.-С.> и фунт чаю они завсегда принимают» (1, 111). Выясняется, что секретарь ныне «лих», «просто в подобии змея желтобрюхого» (1, 110). Здесь уже прямая перекличка с зоологическими чертами в образе Никодима из цикла очерков «Мелочи архиерейской жизни»: «Архиерей наш Никодим – архилютый крокодил» (VI, 408).
Орловский епископ Никодим – первый архиерей, о котором слышал автор ещё в детстве и чьё повеление болезненно отразилось на семье Лесковых: «сдал в рекруты сына бедной сестры моего отца» (VI, 400). Писатель сообщает об этом в нескольких словах. Два десятилетия спустя, в 1899 году, «Орловские епархиальные ведомости» подробно описывали ситуацию, вызванную распоряжением владыки Никодима: «Преосвященный Никодим при высокой подвижнической жизни, за которую многие считали его богоугодным, отличался неумолимою строгостию в отношении подчинённых. Такую черту своего характера он особенно обнаружил при “разборе священно-церковнослужителям и их детям”, по которому несколько сот человек из разжалованных священников и дьяков, штрафных дьячков и пономарей, исключённых учеников из семинарии и духовных училищ присуждено было преосвященным к отдаче в военное ведомство. Все эти новобранцы, в возрасте от 15 до 40 лет, собраны были перед выступлением из Орла на Воздвиженской площади с котомками на плечах, окружённые безутешными матерями, жёнами и детьми, проливавшими горькие слёзы. Стоны, вопли, крики отчаяния и проклятия по адресу виновника несчастной судьбы этого бывшего духовенства оглашали воздух и достигали до архиерейского дома» (6).
Остался в памяти Лескова и владыка Смарагд, о котором орловцы отзывались: «Сорванец и молодец – ни Бога не боится, ни людей не стыдится» (VI, 401). Это первый владыка, которого увидел будущий писатель собственными глазами: «многие жестокости Смарагда я сам лично видел и сам оплакивал моими ребячьими слезами истомлённых узников орловской Монастырской слободы, где они с плачем глодали плесневые корки хлеба, собираемые милостыней» (VI, 408). Смарагд сопоставляется с библейским Исавом: «бе, яко Исав, “нрава дикого, угрюмого, ко гневу склонного и мстительного”» (VI, 415). О своеобразии этого иерарха сообщала также официальная церковная пресса. В дифирамбической статье «Орловских епархиальных ведомостей» о Смарагде примечательно следующее: «В Орле о нём сохранилась память как об архипастыре мудром и добром, но очень вспыльчивом и во гневе не сдержанном» (7).
Под стать ему и архипастырь первого рассказа Лескова – «строгий и суровый»: «у него одно про всех угощение: много не говорит, а за аксиосы <на бытовом языке духовенства так назывались волосы. – А. Н.-С.> да об стол мордою» (1, 111).
Столь же звероподобен губернатор: «кричит, орёт, брыкает, хвостом машет и из живых лиц творит со слюною своею брение» (1, 111). Евангельское слово «брение» – пыль, смешанная с «плюновением», которым Христос исцелил слепорожденного (см.: Ин. 9: 6), – создаёт здесь намёк на антихриста, смешивающего с «грязью» «живые лица». Ассоциация подкрепляется рядом красноречивых образов: «хвостом машет», «брыкает» (то есть имеет хвост, копыта) – всё это устойчивые атрибуты врага рода человеческого. Так, власти в художественно-образной системе лесковской повести предстают как силы инфернальные.
«Бедный поп» принуждён терпеть надругательства и со стороны церковных, и со стороны светских властей. О губернаторе «он и подумать не смел, потому что губернатор был в то время всякому человеку всё равно что Олоферн» (1, 111). Библейское сравнение весьма выразительно: «Книга Иудифь» ярко представляет образ «воителя» Олоферна, наводившего на целые народы ужас своей бесчеловечной жестокостью.
Следует заметить, что высокопоставленные чиновники в России – чаще всего иностранного происхождения – с высокомерием относились к русскому православ¬ному духовенству. Так, в «Соборянах» протоиерей Савелий, направленный владыкой для объяснений к губернатору, в дневниковой записи от 20-го июня 1836 года описывает свой визит во вражеский стан высшей губернской бюрократии: «Оле <увы по-церковнославянски. – А. Н.-С.> мне, грешному, что я только там вытерпел! Оле и вам, ближние мои, братия мои, искренние и други, за срамоту мою и унижение, которые я перенёс от сего куцего нечестивца! Губернатор, яко немец, соблюдая амбицию своего Лютера, русского попа к себе не допустил, отрядил меня для собеседования о сем к правителю. Сей же правитель, поляк, не по-владычнему дело сие рассмотреть изволил, а напустился на меня с криком и рыканием <…> Оле же тебе, ляше <в церковнославянском языке звательный падеж слова лях – поляк. – А.Н.-С.> прокаженный <…> с твоею прожжённою совестию <…>! Однако я сие снёс и ушёл молча, памятуя хохлацкую пословицу: “скачи, враже, як пан каже”» (IV, 34).
На засилье «иностранной» государственной бюрократии, чужеродной интересам России, не раз указывал Лесков и в других своих произведениях.
Запись от 5-го декабря содержит горькое обобщение Туберозова о «чиноначалиях и властях» (IV, 30) как вражьей рати, мракобесной «власти тьмы»: «Прибыл новый городничий. Называется он капитан Мрачковский. Фамилия происходит от слова мрак! Ты, Господи, веси, когда к нам что-нибудь от света приходить станет!» (IV, 60) Упомянут и «новый жандармчик, развязности бесконечной», который «всё для себя считает возможным. – Да это так и есть; жандармы всё могут» (IV, 187). Далее следует вывод о бесовской природе ретивых охранителей режима: «Сей дух <…> ничем же изымается, токмо молитвою и постом» (IV, 187).
В связи со всем этим звучит в романе-хронике «слово горькое» о настоящем и будущем России: «Плывём <…> по глубокой пучине на расшатанном корабле и с пьяными матросами. Хорони Бог на сей случай бури» (IV, 188).
Беспросветность жизни сгущается также к финалу рассказа «Засуха». Помещик провинившегося села, к кому обратился отец Илиодор, соглашается прикрыть дело за взятку в тысячу рублей. Здесь священник подвергается новым унижениям: «его осиятельство» (1, 115) долго держит отца Илиодора в прихожей; приняв, не встаёт с кресел, не просит благословения, разговаривает с нескрываемым высокомерным презрением.
В лесковской новелле «О безумии одного князя» из цикла «Заметки неизвестного» (1884) героиня, получившая прозвище «мадемуазель попадья» (8), после смерти мужа-священника «пристала к хору поющих цыган» и вскоре «вышла замуж за богатого князя, который ни за что бы на ней не женился, если бы она была вдовая попадья, а не свободная цыганка» (VII, 357). В конце повествования рассказчик язвительно замечает: «Так-то светского звания люди, в нелепом своём пренебрежении к роду духовных, сами себя наказуют и унижают свой собственный род, присоединяя его даже лучше к цыганству» (VII, 358).
«Неестественность отношений нашего общества к духовенству, всю безучастность к этому сословию», а также «несправедливость огульного обвинения нашего духовенства» (X, 234) отмечал писатель. Первым в отечественной словесности Лесков сумел показать быт, нужды и проблемы духовенства. Писателю принадлежит открытие в литературе одной из самых важных и болезнен¬ных тем: темы «многострадальных “духовенных”» (VI, 410) – сельских священнослужителей. Пастыри, призванные рассеивать духовную темноту «младенствующего» народа, «омрачённого невежеством», обязанные способствовать «самому полному, самому сознательному усвоению народом истин Христова учения» (1, 617), были почти бессильны из-за бесправия, бедности. В «Соборянах» писатель замечал: «на добро у нас люди не торопливы, а власти тем паче» (IV, 43). Священник из провинциального захолустья часто оставался забытой фигурой в русском обществе.
Лесков знал это по личным наблюдениям, сделанным, в том числе, в Монастырской слободе (Монастырке) своего родного Орла: «я мог здесь встречать многострадальных “духовенных”, с детства меня необыкновенно интересовавших. Они располагали меня к себе их жалкою приниженностию и сословной оригинальностию, в которой мне чуялось несравненно более жизни, чем в тех так называемых “хороших манерах” <…>. И за эту привязанность к орловским духовенным я был щедро вознаграждён: единственно благодаря ей я с детства моего не разделял презрительных взглядов и отношений “культурных” людей моей родины к бедному сельскому духовенству. Благодаря орловской Монастырской слободке я знал, что среди страдающего и приниженного духовенства русской Церкви не всё одни “грошевики, алтынники и блинохваты”, каких выводили многие повествователи, и я дерзнул написать “Соборян”» (VI, 410). Так размышлял писатель в «Мелочах архиерейской жизни».
Савелий Туберозов – бескорыстный, неподкупный священник, исключительно честный человек – представляет в романе «бедное, полуголодное духовенство» (IV, 30) русской глубинки. Практически нищий протопоп поначалу не имеет даже приличного церковного облачения: «И без того мой хитон обличает мя, яко несть брачен <в притче Христа о брачном пире (см. Мф. 22, 1–14) хозяин изгнал человека, явившегося в затрапезной одежде, не соответствующей торжественному празднику. – А. Н.-С.>, да и жена в одной исподнице гуляет. Следовало бы как ни на есть поизряднее примундириться <…>, а примундироваться ещё пока ровно не на что» (IV, 32).
Так в повествование входит житийный мотив худых риз – многие святые нестяжатели одевались в рубища, носили лохмотья. Впрочем, по рассуждению протопопа, невозможно священнику носить одеяние «без аккуратности» (IV, 33). И вот, по русской пословице «Голь на выдумки хитра», он изыскал способ «примундириться»: «Франтовство одолело: взял в долг у предводительской экономки два шёлковые платья предводительшины и послал их в город окрасить в масака цвет, как у губернского протодиакона, и сошью себе ряску» (IV, 33), и вышло «весьма исправно и едва только при солнце чуть оттеняет, что из разных материй» (IV, 34). Но даже и за такое убогое «франтовство» протопоп укоряет себя: «Вот теперь уже рясу свою вижу уже за глупость, мог бы и без неё обойтись, и было бы что причту раздать пообильнее. Но думалось: “нельзя же комиссару и без штанов”» (IV, 34).
«В церкви застал нестроение» при начале своего служения отец Савелий. Он погрузился в раздумья, как поправить это бедственное положение: «не с иного чего надо бы начать к исправлению скорбей церкви, как с изъятия самого духовенства из-под тяжкой зависимости» (IV, 30). У молодого священника много замечательных идей по устроению церковной жизни к лучшему. Однако все его проекты натыкаются на запреты со стороны священноначалия и даже влекут за собой строгие взыскания: «вторично получил выговор и замечание и вызван к личному объяснению, при коем был назван “непочтительным Хамом, открывающим наготу отца”» (IV, 30).
Во дни своей «молодой строптивости» (IV, 63) Савелий Туберозов, полный духовных сил и энергии, с увлечением создавал трактат о положении русского духовенства, подобно самому Лескову, с теми же чувствами и упованиями: «и в сей праздник Христова Рождества работаю, а я себе лучшего и удовольствия не нахожу, как сию работу. Пишу мою записку о быте духовенства с радостию такою и с любовию такою, что и сказать не умею. Озаглавил её так: “О положении православного духовенства и о средствах, как оное возвысить для пользы Церкви и государства”. Думаю, что так будет добро. Никогда ещё не помню себя столь счастливым и торжествующим, столь добрым и столь силы и разумения преисполненным» (IV, 56).
Однако церковное чиноначалие игнорировало этот труд, больше года не давало никакого ответа, а затем и вовсе положило под сукно, похоронило в каком-то церковно-бюрократическом ящике. Пропасть между церковной администрацией и рядовыми священниками, православным народом Божиим оказалась непреодолимой.
«Негодую, зачем я как бы в посмешище с миссионерскою целию послан: проповедовать – да некому; учить – да не слушают!» (IV, 32) – восклицает Савелий Туберозов.
О том же горестно думает отец Илиодор в «Засухе». Возвращаясь из города в тряской телеге, «ныряя по кочкам» и размышляя о том, что он только «пастух», но не «пастырь», батюшка воображал «самого себя кораблём, погибающим в волнах» (1, 120). На этой трагической ноте завершается первое художественное произведение Лескова. Ещё более трагичен финал романа-хроники «Соборяне».
Примечания
1. Горький М. Н.С. Лесков // Собр. соч.: В 30 т. – М.: ГИХЛ, 1953. – Т. 24. – С. 231.
2. Лесков Н.С. Вычегодская Диана (Попадья-охотница) // Новости и Биржевая газета. –1883. – № 67. – 9 июня.
3. Святой Макарий Египетский. Наставления о христианской жизни. – М.: Сретенский монастырь; Новая книга; Ковчег, 1998. – С. 55.
4. Цит. по: Фаресов А.И. Против течений: Н.С. Лесков. Его жизнь, сочинения, полемика и воспоминания о нём. – СПб., 1904. – С. 381.
5. История Орловской епархии и описание церквей, приходов и монастырей. – Орёл, 1899. – С. 911.
6. История Орловской епархии и описание церквей, приходов и монастырей. – Орёл, 1899. – С. 911.
7. Орловские архипастыри, архиерейский дом, достопримечательности его, угодья и личный состав. – Орёл, 1901. – С. 17.
8. См. также незавершенный рассказ Н.С. Лескова «Мадемуазель попадья» // Литературное наследство. – Т. 101. – Кн. 1: Неизданный Лесков. – М.: Наследие, 1997. – С. 474–482.
