Перед лицом высшей правды: Л.Н. Толстой и Н.С. Лесков. Часть V
Перед лицом высшей правды: Л.Н. Толстой и Н.С. Лесков. Часть V
Часть V (часть I в № 154, часть II в № 155, Часть III в № 156, Часть IV в № 157)
Проблема брака, семьи, отношений мужчины и женщины как сложная область человеческих взаимосвязей также глубоко волновала Лескова: «это мне очень важно, т.к. этого приходится касаться в вымыслах» (1), – делился он с Меньшиковым. В доктрине Толстого Лесков не мог согласиться с требованием воздержания от плотской любви. Не только потому, что для человечества это «хомут не по плечам», но прежде всего – это «противно великой необходимости призыва на землю для воплощения множества душ», которым необходимо реализовывать Божественный замысел: «Но как, по его же словам, – пишет Лесков о Толстом, – не выберешь “дубинки без кривинки”, то мне в его толковании “кривинкою” кажется то, что касается отношения полов – брака, чадорождения и проч. к сему подходящего. Здесь я чувствую какую-то резкую несогласимость с законами природы и с очевидною потребностью для множества душ явиться нфа земле и проявить себя в исполнении воли Творца. Тут я Л<ьва>. Н-<иколаеви>ча не понимаю и отношу его учение к крайностям его кипучего, страстного духа, широкого в своих реяниях во все стороны: а сам я смелее прилежу к практичному москвичу Кавылину (основат<елю> Преображенск<окого> кладбища), который думал и учил, что “естественно есть мужа к жене соизволение”, и в том есть “тайна Создавшего”, а “установление к сему человечнее: да отец будь чадам, а не прелюбодей”. И это мне кажется ещё очень “довлеет злобе дня”, и незачем было сочинять “хомут не по плечам”, и тем людей пугать и давать против себя орудие пустословам. Пусть-ка каждый, поддавшийся “соизволению”, “будет отцом, а не прелюбодеем”, и это ещё будет хорошо, и впору, и натуре вещей сродно, и не тягостно, и не противно великой необходимости призыва на землю для воплощения множества душ, всё высшего и высшего порядка и совершенства» (2).
Толстой не признавал супружеских отношений «даже в том случае, если бы вступающие в брак имели бы целью продолжение рода человеческого. Таким людям, вместо того чтобы вступать в брак для произведения детских жизней, гораздо проще поддерживать и спасать те миллионы детских жизней, которые гибнут вокруг нас от недостатка не говорю уже духовной, но материальной пищи. Только в том случае мог бы христианин без сознания падения, греха вступить в брак, если бы он видел и знал, что все существующие жизни детей обеспечены» (12, 206).
Не опровергая толстовское положение о том, что на земле господствует «голод тела, голод ума, голод души» (19, 221), что особенно трагически отражается на детях, Лесков в то же время был убеждён: «Множиться людям надо, – иначе род наш станет на том, на чем мы сейчас стоим, и в этом состоянии человечество ещё не годится к воссоединению с тем, от чего оно отпало, после того как “была брань на небеси”» (3).
Уже через несколько дней Лесков вновь пишет Меньшикову о волнующем его вопросе «естественного мужа к жене соизволения», полемизируя с толстовской позицией, противопоставляя ей собственное решение проблемы. Признавая влечение полов и естественность плотской любви, писатель желает, чтобы во главе союза мужчины и женщины стояли не только плоть и кровь, но также душа и разум, чтобы физическое пребывало в гармонии с духовным, нравственным. «Нам надо очищать вкус людей, а не вырывать вон естественного закона природы, – считает Лесков. – Дурно, что сближением полов до сих пор главным образом руководят “плоть и кровь”, а не дух, не разум, – любовь родится только потому, что “аппетит манит”, а не по благоразумию, и Шопенгауэр об этом говорил лучше, чем в “Крейцеровой сонате”» (4).
Лесков начал работу над тремя произведениями, оставшимися незавершенными: «По поводу “Крейцеровой сонаты”», «Особенно чувствительно уязвила генерала Попятина “Крейцерова соната”…», «Короткая расправа» (5).
В недатированном отрывке «Особенно чувствительно уязвила генерала Попятина “Крейцерова соната”…», как и в короткой заметке «О браке» (1891) (6), писатель справедливо считает, «что надо, чтобы человек выбирал себе жену за её ум, характер и хорошее уменье жить, а не за джерси да за нашлёпку» (7).
Здесь Лесков упоминает те атрибуты, которые в «Крейцеровой сонате» стали знаками уловления мужчин в женские сети: «джерси» – дорогостоящая трикотажная ткань, облегающая фигуру; «нашлёпка» – язвительное слово, обозначающее в толстовской повести модный накладной аксессуар одежды для зрительного эффекта увеличения женских форм.
Герой «Крейцеровой сонаты», который «жил до тридцати лет, ни на минуту не оставляя намерения жениться и устроить себе самую возвышенную, чистую семейную жизнь, и с этой целью приглядывался к подходящей для этой цели девушке» (12, 137), принимая решение о вступлении в брак, попался именно на «джерси» и «нашлёпку» – уловки, подогревающие чувственность: «В один вечер, после того как мы ездили в лодке и ночью, при лунном свете, ворочались домой и я сидел рядом с ней и любовался её стройной фигурой, обтянутой джерси, и её локонами, я вдруг решил, что это она. <…> В сущности же, было только то, что джерси было ей особенно к лицу, также и локоны, и что после проведённого в близости с нею дня захотелось ещё большей близости» (12, 137). Позднышев был пойман, как жертва в капкан: «Ну, а тут так подошло: и моё состояние, и платье хорошо, и катанье на лодках удалось. Двадцать раз не удавалось, а тут удалось. Вроде как капкан. Я не смеюсь. Ведь теперь браки так и устраиваются, как капканы» (12, 140).
Толстовский герой резко нападает на моду, бесстыдно выставляющую напоказ женское тело: «Кокетка знает это сознательно, но всякая невинная девушка знает это бессознательно, как знают это животные. От этого эти джерси мерзкие, эти нашлёпки на зады, эти голые плечи, руки, почти груди» (12, 139). В «Послесловии к “Крейцеровой сонате”» Толстой продолжил тему развращающей моды: «от этого – праздность мужчин и бесстыдство женщин, не пренебрегающих выставленным по модам, заимствуемым от заведомо развратных женщин, вызывающих чувственность частей тела» (12, 200–201).
Лесков в статье «Карикатурный идеал» (1877) задолго до «Крейцеровой сонаты», поднимая вопрос о вступлении в брак, справедливо замечал, что для будущей жены явно недостаточно «некоторой способности ловить мужчин в женские тенета»; ей должно хватать и «благородства характера», «и живой веры, кротости и упования, которые так возвышают нравственный облик женщины» (X, 224).
Свободное согласие мужчины и женщины – одно из главных условий христианского брака. Однако выбор мужа и жены – шаг чрезвычайно важный, поскольку супруги в своём союзе несут полную ответственность друг за друга. В письме к Б.М. Бубнову от 14 мая 1891 года о цели сближении полов («паровании») Лесков высказывается более определённо и судит с религиозных позиций: «парование» должно происходить «не по облюбованию бёдр и “сосковой линии”», но «по согласию в мыслях и стремлениях к достижению высших целей бытия <выделено мной. А. Н.-C.>» (XI, 488). Цели же эти, по Лескову, – в том, чтобы «Царство Божие настало на земле» (8). Писатель напоминает: «любовь есть величайшая и всемогущественная сила, и её игнорировать нельзя: “она творит святых и героев”» (XI, 489).
«Остро психологический опус» (2, 99) Лескова «По поводу “Крейцеровой сонаты”» (1890), написанный, правда, только «вдоль» (как говорил художник о своих незавершённых произведениях), имел вариант заглавия «Дама с похорон Достоевского» (9). Здесь писатель вступил в полемику с Толстым и Достоевским по вопросам практической этики.
Отправной точкой рассказа Лескова становятся «достоевские» мотивы. Достоевский был «духовным наставником» дамы, обращавшейся к нему за советом: признаться ли мужу в измене? Убеждённый в целительной роли страдания («Пострадать хочу – и страданием очищусь», – важнейший показатель духовного роста Дмитрия Карамазова в вершинном романе Достоевского «Братья Карамазовы» (1881)), писатель дал посетительнице «рецепт» очиститься страданием: «Лучше открыть свою гадость, перенести наказание и быть униженной, разбитой, выброшенной на мостовую…» Истеричная, экзальтированная дама, находясь под сильным воздействием этой проповеди, пытается вести себя «по Достоевскому». Но всё же она не решается немедленно последовать данному ей указанию; «грешница» пребывает «на распутье»: «эти похороны… эти цепи… этот человек, который производил на меня такое необыкновенно сильное, ломающее впечатление, это лицо и воспоминание обо всём, что мне приходилось два раза в жизни рассказывать, перепутало все мои мысли» (IX, 34).
После похорон Достоевского с тем же вопросом дама обратилась к Лескову. Первый биограф писателя А.И. Фаресов, освещая этот эпизод, замечал: «Лесков часто говорил мне о ней» (10). Жизненная ситуация, когда разные лица обращались к известным писателям за советом или духовной помощью, ища разрешения недоумений, облегчения в бедах, утешения в скорби, была привычной для того времени. В этой связи рассказ Лескова можно рассматривать «как образ памяти писателя» (11).
Однако же лесковское художественное произведение во многом отличается от воспоминаний писателя, изложенных Фаресовым. Если в рассказе Лескова героиня уже сделала свой нравственный выбор, и её тревожит лишь вопрос о покаянии: расстаться ли ей с любовником, признавшись мужу в своей многолетней связи, или же не открываться перед ним, – то в передаче Фаресова посетительницу писателя волнует иная дилемма: «признаться ли ей мужу в том, что она любит другого, или продолжать ей обманывать его» (61). Обе ситуации чреваты семейной трагедией и неизбежно ведут к страданиям – не только самой изменницы, но и близких ей людей.
Достоевский категорично предписывал универсальные жесткие рецепты поведения. Лесков же «видел в сочетании “отвлечённой философии” и ярких образов порождение соблазняющей литературности, то есть искусственности, закрывающей истинную глубину жизни» (12). Истина для Лескова не может быть теоретически абстрактной, отвлечённой – она всегда живая, конкретная.
Суровому этическому максимализму Достоевского Лесков противопоставил сострадающий, божеский взгляд: «Бог вам судья в этом деле, а не я» (61). «Даме с похорон Достоевского» писатель даёт совет, прямо противоположный тому, что был получен ею от проповедника очистительного страдания: «если можно не вызывать страдания, зачем вызывать его» (IX, 39). Такова наиболее безболезненная, взвешенная и приемлемая развязка клубка семейных проблем: «разойтись с человеком труднее, чем сойтись» (61).
Это вовсе не означает, что Лесков упрощает проблему, «переводя конфликт с высоких трагических переживаний и противоречий в разряд обыденного, повседневного» (13), или «соскальзывает, – как рассудил А.А. Измайлов, – в область того меркантильного практицизма, той земной и будничной рассудочности, от к <ото> рой, к сожалению, часто не умел воздерживаться и к <ото> рая однажды бесконечно возмутила Меньшикова, когда пророческому требованию от человека исповеди Достоевским он противопоставил глубоко пошлую “невыгодность” очистительной грозы покаяния для обеих заинтересованных сторон» (14). Напротив, разбирая чужие грехи и проявляя деликатность в отношении ошибок и заблуждений людей, Лесков подходит к проблеме как православный христианин – с духовно-чуткой осторожностью.
Именно проявлению милости к людям учил преподобный Серафим, Саровский чудотворец: «Дух смущённого или унывающего человека надо стараться ободрить словом любви. Все мы требуем милости Божией… Осуждай дурное дело, а самого делающего не осуждай» (15). Глубоко религиозный христианин, как замечал православный философ и писатель И.А. Ильин, всегда готов признать, что «в человеке есть грех наследственный, который трудно вменить ему или во всяком случае – ему одному», «есть грех невольный, грех пассивности (неделания), грех беспомощности и неумения», «грех от страха и иные различные, трудно исчислимые и непредвидимые грехи, которые допускают снисхождение <…> и удерживают <…> человеческие суд и приговор от строгости» (16). «Нельзя предъявлять ко всем слишком больших требований, удовлетворить которым может только любовь совершенная» (17), – размышлял Лесков в статье «О рожне. Увет сынам противления».
Проблему свободы выбора, перед которой оказалось человечество со времен грехопадения, Лесков рассматривал как христианскую задачу самоопределения и самовоспитания личности. Писатель воздержался от категоричных советов посетившей его даме: «Чужую жизнь легко устраивать, а надо бы испробовать прежде всего <…> собственные силёнки. <…> Характер не калач покупной. Оттого я ничего не советую Вам, пока Вы сами не начнёте борьбу с своей природой. А у Вас в ней есть и много хорошего: это стыд природы и боязнь чужих страданий»; «победите самую себя, а не убивайте других, делая их несчастными» (61–62).
Важную этико-психологическую нагрузку несёт в рассказе едва заметная художественная деталь: дама передвигает зелёный кружок абажура, пытается скрыться от света. С «зелёной лампой» у Лескова было связано излюбленное представление о спокойной семейной жизни как одной из важнейших человеческих ценностей. В лесковской беллетристике, в письмах неоднократно рисуется картина сбора «всех членов семьи для мирной беседы или чтения за круглым семейным столом и тихой семейной лампой, льющей ровный свет из-под абажура, сделанного женской рукой <курсив А.Н. Лескова>» (2, 97–98). В рассказе своей взволнованной посетительнице писатель пытается внушить ту же мысль о сохранении семейного благополучия у «домашней лампы»: «стакан чаю, самовар и домашняя лампа – это прекрасные вещи, около которых мы группируемся» (IX, 40).
Однако психологически многозначителен жест героини, закрывающей зелёный кружок абажура: свою семью она почти разрушила, и ей страдальчески нестерпим уютный свет чужой домашней лампы. В то же время грешница безотчётно пытается укрыться и от иного света – Света Христовой истины. Лесков духовно «врачует» свою «пациентку», отчаявшуюся, болезненно спутавшую религиозно-нравственные ориентиры. «Измену принёс мне сам дьявол, – если хотите, я верю в дьявола» (IX, 37), – мрачно вскрикивает нервическая дама. Но веровать ей надо в Бога, идти к Нему, не прятаться от Его света. Рецепт духовного выздоровления есть: необходимо и возможно «найти достаточно поводов жить для других» (IX, 42), то есть выйти «за узкие пределы эгоистического сознания и самолюбования жертвенностью – к деятельному добру, незаметному подвигу самопожертвования» (18).
Полемически заостряя свой рассказ против этического максимализма Достоевского, Лесков в то же время усмотрел в «Крейцеровой сонате» Толстого идеи, созвучные собственным: «если женщина такой же совершенно человек, как мужчина, такой же равноправный член общества и ей доступны те же самые ощущения, то человеческое чувство, которое доступно мужчине, как это даёт понять Христос, как это говорили лучшие люди нашего века, как теперь говорит Лев Толстой и в чём я чувствую неопровержимую истину, – то почему мужчина, нарушивший завет целомудрия перед женщиной, которой он обязан верностью, молчит, молчит об этом, чувствуя свой проступок, иногда успевает загладить недостоинство своих увлечений, то почему же это самое не может сделать женщина? Я уверен, что она это может» (IX, 39).
Однако в отношении толстовской позиции Лесков выдал желаемое за действительное. Перерабатывая «Крейцерову сонату», Толстой явил «разномыслие» с лесковским истолкованием его повести, «усилил аскетизм и резкость её концепции, удалив как раз то, что было Лесковым вынесено в эпиграф к рассказу. И тем самым невольно остроумная, после долгих колебаний и борений “придуманная” Лесковым “защита” Толстого потеряла почву, оказалась натянутой» (19).
Отрицая социальный институт брака, Толстой апеллировал к христианской истории: «Христос не давал никаких определений жизни, Он никогда не устанавливал никаких учреждений, никогда не устанавливал и брака <…> Христос не только никогда не устанавливал брака, но уж если отыскивать внешние определения, то скорее отрицал его (“оставь жену и иди за мной”), церковные учения, называющие себя христианскими, установили брак как христианское учреждение, то есть определили внешние условия, при которых плотская любовь может для христианина будто бы быть безгрешною, вполне законною <…> Только потому, что над некоторой частью соединяющихся совершается духовенством за деньги известная церемония, называемая церковным браком, люди нашего мира наивно или лицемерно воображают, что живут в единобрачии» (12, 204–205).
В то же время в святоотеческом духовном наследии наряду с прославлением безбрачия и целомудрия существует понятие о том, что и жизнь в браке не является препятствием к достижению вечного блаженства, но, напротив, «есть средство, облегчающее путь к нему, когда супруги взаимно помогают друг другу. Особенно замечательно мнение, высказанное Иоанном Златоустом о людях, которые, увлекшись аскетизмом, разрывают брачный союз для подвигов отшельнической жизни. Он указывает на опасность подобных разрывов брака. Оставляя свою жену, чтобы удалиться в пустыню, муж подвергает её искушениям, и в случае её падения вся ответственность падает на него самого» (20).
Союз мужчины и женщины является одним из первых даров Бога человеку. Ева, сотворенная из ребра Адама, плоть от плоти и кость от кости – его alter ego: «любящий свою жену любит самого себя» (Еф. 5: 28); «Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет её, как Господь Церковь» (Еф. 5: 29), «посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика» (Еф. 5: 31–32). Апостол Павел в своём учении о браке возносит супружество и семью на такую высоту, где правит абсолютная любовь Христа: «Мужья, любите своих жён, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за неё» (Еф. 5: 25).
Христианская Церковь никогда не порицала брака, но – напротив – одобряла и благословляла его. Лесков также брака не отрицает и расходится с автором «Крейцеровой сонаты» в исходной позиции: «Я всё хотел видеть хороший, нравственно устроенный брак, а не зарекательство от этого» (21), – пишет Лесков дочери Толстого Татьяне Львовне.
В проблеме отношений между полами Толстой усматривал «несвободу и неполноту» из-за «неотдельности мужчины от женщины» (22), тогда как, согласно лесковскому пониманию, солидарному со святоотеческим учением, союз мужчины и женщины является божественным установлением и не только не обедняет человека духовно, но – наоборот – способствует полноте реализации личности. По мысли Отцов Церкви (Климента Александрийского, Блаженного Августина), жена – подруга и помощница, необходимое дополнение своего мужа: «Только вместе с нею человек становится существом цельным и полным, каким он должен быть сообразно Божественным целям» (23). Если Толстой утверждал: «Вступление в брак не может содействовать служению Богу и людям» (12, 206), – то Лесков считал, что в своём союзе мужчина и женщина могут стремиться «к достижению высших целей бытия» (XI, 488). Более того – женщина не только не «разъединяет» мужчину с людьми, но писатель говорит о «возвышающей женщине», «возносящей дух мужчины выше и объединяющей его с Божеством» (XI, 489).
Впоследствии Толстой пересмотрел свои крайние взгляды, о чём свидетельствует его дневниковая запись от 7 октября 1892 года: «Если бы мне дали выбирать: населить землю такими святыми, как я только могу вообразить себе, но только чтобы не было детей, или такими людьми, как теперь, но с постоянно прибывающими свежими от Бога детьми, я бы выбрал последнее» (24).
Примечания
1) Лесков Н.С. Письма к Меньшикову // ИРЛИ. – Рукописный отдел. Архив Лескова. – Ф. 22574. – CLVIIIб. – 61. – Л. 17.
2) Лесков Н.С. Письмо к М.О. Меньшикову от 11 июня 1893 года // Там же.
3) Там же.
4) Лесков Н.С. Письмо к М.О. Меньшикову от 20 июня 1893 года // Там же.
5) См.: Творчество Лескова в 1880–1890-е годы. Неосуществленные замыслы // Литературное наследство. – Т. 101. – Кн. 1: Неизданный Лесков. – М.: Наследие, 1997. – С. 382–398.
6) Лесков Н.С. О браке // РГАЛИ. – Ф. 275. – Оп. 1. – Ед. хр. 30.
7) Лесков Н.С. <Особенно чувствительно уязвила…> // Литературное наследство. – Т. 101. – Кн. 1: Неизданный Лесков. – М.: Наследие, 1997. – С. 494.
8) Лесков Н.С. <Заметка о литературе> // В мире Лескова. – М.: Сов. писатель, 1983. – С. 365.
9) Рассказы кстати (По поводу «Крейцеровой сонаты»). Посмертный очерк Н.С. Лескова» // Нива. – 1899. – № 30. – С. 557–564.
10) Фаресов А.И. Н.С. Лесков в последние годы // Живописное обозрение. – 1895. – № 10. – 5 марта. С. 184–186 // Конволют А.Г. Биснека. – С. 61.
Статья А.И. Фаресова содержится в конволюте Г.А. Биснека из личной библиотеки А.Н. Лескова, хранящейся в отделе редкой книги Орловского государственного литературного музея И.С. Тургенева. Рукой сына Н.С. Лескова на первой странице в центре сделана запись: «Получено в дар от Андрея Густавовича Биснека 19 июля 1940 года. Андрей Лесков»; ниже – следующая запись: «Этот исключительной милоты и культуры человек погиб в блокаде Ленинграда от голода. Андрей Лесков». Далее страницы статьи Фаресова приводятся по конволюту Биснека.
11) Евдокимова О.В. Мнемонические элементы поэтики Н.С. Лескова. – СПб.: Алетейя, 2001. – С. 182.
12) Там же. – С. 186.
13) Анкудинова О.В. Идейно-творческие искания Н.С. Лескова 90-х годов: Дисс. … канд. филол. наук. – Харьков, 1975. – С. 55.
14) Измайлов А.А. Лесков и его время // ИРЛИ. – Ф. 115. – Ед. хр. 5.
15) Цит. по: Иоанн Сан-Францисский (Шаховской), архиепископ. Преподобный Серафим // Иоанн Сан-Францисский (Шаховской), архиепископ. Избранное. – Петрозаводск: Святой остров, 1992. – С. 431.
16) Ильин И.А. Аксиомы религиозного опыта. – М.; Париж, 1993. – С. 333.
17) Лесков Н.С. О рожне. Увет сынам противления // Лесков Н.С. О литературе и искусстве. – Л.: ЛГУ, 1984. – С. 131.
18) Столярова И.В. Нравственно-эстетическая позиция Н.С. Лескова в «рассказах кстати» («По поводу “Крейцеровой сонаты”», «Дама и фефёла») // Нравственно-эстетическая позиция писателя: Межвуз. сборник науч. трудов. – Ставрополь, 1991. – С. 89.
19) Туниманов В.А. Лесков и Л. Толстой // Лесков и русская литература. – М.: Наука, 1988. – С.187.
20) Ешевский С. Очерки язычества и христианства // Ешевский С. Сочинения. Ч. 1. – М., 1870. – С. 538–539.
21) РГАЛИ. – Ф. 275. – Оп. 3. – Ед. хр. 12. – Л. 29.
22) Касаткина Т. Философия пола и проблема женской эмансипации в «Крейцеровой сонате» Л.Н. Толстого // Вопросы литературы. – 2001. – № 4. – С. 222.
23) Ешевский С. Очерки язычества и христианства // Ешевский С. Сочинения. – М., 1870. – Ч. 1. – С. 539.
24) Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. (Юбилейное издание). – М.; Л.: ГИХЛ, 1928–1958. – Т. 52 – С. 74.
