Коммуны в СССР: «Калифорния», «Пионер», «Сан-Франциско-на Дону»

ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Изменения в высшем руководстве коммуны указывают на ещё одну раннюю, проблемную область. Первый председатель, Карл Маттило, хотя и был искусным кузнецом и опытным ловцом лосося, не был подготовлен к руководству сельскохозяйственной коммуной. Не хватало навыков и образования.

Второй председатель, Оскар Хендриксон, имел больше опыта в сельском хозяйстве и опыт в управлении фермой. Однако и Маттило, и Хендриксон нуждались в переводчиках для общения с русскоязычными, что могло обострять национальные конфликты. В биографии Хендриксона 1935 года отмечается, что «болезнь вынудила его уйти в отставку», и что впоследствии он «занимал должность ответственного ночного сторожа». И Маттило, и Хендриксон твёрдо придерживались коммунистических взглядов, но Сиэтлу требовался более дисциплинированный и знающий лидер. В 1931 году коммуна обратилась к «железному руководству» Виктора Саулита.
Члены коммуны позже вспоминали Саулита как очень образованного человека, а журналист Дэшвуд описывала его как «пожилого» (когда Дэшвуд посетила их, ему было около 55 лет) и как «спокойного, дружелюбного человека, всегда приятного и добродушного». Его образование, навыки и темперамент сделали его превосходным председателем. Он говорил по-английски, по-фински и по-русски, помимо родного латышского, и его языковые способности были важны для общения между членами коммуны, а также с крестьянами и властями за пределами коммуны. Более того, он и его жена Юлия, эстонка, были единственными представителями своих национальностей и, возможно, представляли собой компромисс между финнами и русскими.

Развитие крупного сельского хозяйства

Несмотря на улучшения в инфраструктуре, коммуна поначалу не пользовалась успехом. В первый год из своих пятидесяти двух квадратных километров — членам коммуны удалось засеять менее четырёх квадратных километров. Менее 54 гектаров на трактор. Несвоевременная поставка сельскохозяйственного оборудования, малярия и нехватка рабочей силы частично объясняют, по крайней мере, эти низкие результаты. Но после преодоления большинства этих проблем, членам коммуны удалось-таки освоить обширные поля, засеяв несколькими видами зерновых.
Как уже писалось в предыдущих материалах, мало кто из членов коммуны имел опыт обращения со скотом. «На свиноферме, — говорится в одном из исторических документов, — многие наблюдали за “свиными боями”. Они смеялись над забавными и часто кровавыми сценами. Но они смеялись и над собой. “Свиные бои” начались потому, что мы кормили маленьких и больших, старых и молодых животных в одном месте. Более сильные били более слабых». — Этот пример свидетельствует о том, что на самом деле члены коммуны не знали даже основ банального кормления свиней, не говоря уже о сотнях других нюансов ведения огромного фермерского хозяйства.

В сентябре 1923 года некто В. Лехтеля критиковал некомпетентность руководства коммуны в Raivaaja (рус. Пионер), газете на финском языке, описывая их как сапожников, рыбаков, лесников, промышленных рабочих, шахтёров, немногие из которых имели хоть какой-то сельскохозяйственный опыт. И, утверждая, что те, кто знал сельское хозяйство, не могли «заставить свой голос быть услышанным», а вместо этого были вынуждены довольствоваться решениями тех, кто находился в более высокой власти, которые зачастую были менее знакомы с сельским хозяйством. Лехтеля этот также критиковал запутанный и некомпетентный бухгалтерский учёт. Он сообщал, что местные «агрономы» утверждали, что участок не подходит для того вида сельского хозяйства, который планировала коммуна, и что некоторые коммунары хотели следовать их указаниям, и искать иной участок, а другие хотели действовать так, как изначально предполагалось. В итоге сделали, как хотела вторая группа, т.к. более подходящих участков не было обнаружено.
Карл Маттила вспоминал, что когда он впервые приехал, здесь не было никаких животных, кроме бродячей собаки и пары кошек. Молочный скот в этом районе был не распространён. Изначально в коммуне был мясной скот, но молока от него хватало только на детей коммуны. В 1924 году известие о проблемах коммуны с молочным хозяйством дошло до американца финского происхождения А. Маркканена в США. Он продал своё имущество и весной 1925 года прибыл в коммуну, намереваясь развести здесь стадо молочных коров для производства молока. Тогда же было приобретено двести немецких коров. К 1927 году несколько коров Сеятеля давали более 5 000 литров молока в год. Маркканен руководил строительством коровников и силосных башен американского типа с целью хранения корма для коров в зимние месяцы. С переходом на молочное животноводство прежнее внимание коммуны к овцеводству отошло на второй план. Хотя коммуна также научилась ухаживать за свиньями, в 1928 году свиная чумка унесла жизни более двухсот голов скота.

Проблемы других «американских» коммун

Несмотря на первоначальные проблемы, Сиэтл крепко закрепился в Ростовском регионе. Он имел материальные преимущества, значительно превосходящие многие таковые у отечественных коммун, но лишь ненамного превосходящие преимущества иных иностранных коммун, которые были его соседями. И он столкнулся с теми же культурными и материальными проблемами, что и другие зарубежные коммуны. Тем не менее это была, по-видимому, единственная коммуна (международная или отечественная), которая просуществовала так долго. Пример соседней коммуны «Калифорния» демонстрирует схожие условия, разделяемые коммунами. В 1922 году группа из Лос-Анджелеса, включавшая многих членов Коммунистической партии США, основала коммуну, которую назвали по месту их прежнего жительства «Калифорния», которая также находилась в Ростовском регионе. Многие переселенцы были русского происхождения, но не все, и среди этих «не всех» наблюдались и не говорившие по-русски, поэтому в ней существовало англоязычное отделение Коммунистической партии. Как и Сиэтл, Калифорния была организована через Общество технической помощи Советскому Союзу. Как и члены Сиэтла, члены Калифорнии вложили в своё дело большие суммы капитала. Хотя общая сумма средств, вложенных в Калифорнию, составляла около половины средств Сиэтла, индивидуальные пожертвования были лишь немного меньше, чем в Сиэтле, а самые крупные расходы обеих коммун были сопоставимы. Эти средства не были потрачены впустую, а пошли на закупку тракторов и первоначальных материалов. Калифорнийцы объясняли своё решение переселения — желанием помочь Советскому Союзу в строительстве социализма. Калифорния была основана в 1923 году и, как Сиэтл, столкнулась с малярией и нехваткой жилья на своём первоначальном участке. Тем не менее группа поселенцев покинула коммуну менее чем через год, забрав с собой более половины её имущества. Из-за этого коммуна не просуществовала много, распавшись в 1927 году. 
Местное земельное управление перечисляло проблемы, удивительно схожие с сиэтлскими: конфликты между национальными группами, языковая путаница, нехватка жилплощади и отсутствие сельскохозяйственных знаний. Но коммуна стремилась привлечь людей с опытом в сельском хозяйстве. В 1925 году окружной организатор КП Калифорнии написал в штаб-квартиру КП в Нью-Йорке по поводу просьбы об эмиграции: «Секретарь коммуны Калифорнии сообщил мне, что коммуна очень нуждается... в опытном садоводе». С 1923 по 1926 год половина коммуны, представлявшая двенадцать национальностей, воевала против группы, состоявшей исключительно из русских. Здесь есть большое отличие от Сиэтла в том, что в декабре 1926 года многонациональная группа отделилась и заняла с дозволения руководства Ростовской области другой участок, и основала собственную коммуну «Пионер». Оставшиеся члены Калифорнийской коммуны разъехались в конце 1926—начале 1927 года, вернув себе остатки первоначального капитала, добившись продажи имущества коммуны государству. Некоторые члены Калифорнийской коммуны вернулись в США, некоторые перебрались в Сиэтл и Пионер, а некоторые переехали в другие края Советского Союза.

К 1928 году члены коммуны «Пионер» также начали покидать свою коммуну. Ранее в том же году земельное управление распорядилось объединить коммуну с местной коммуной «Новая жизнь», и коммуна «Пионер» начала приходить в упадок. По словам местного земельного инспектора, «многие американцы из коммуны “Пионер” подумывают об уходе, не принимая во внимание тот факт, что они вложили всё своё имущество в неделимый, то есть невозвращаемый капитал коммуны». — Следы коммуны Пионер обрываются в 1929 году, что позволяет предположить расформирование.
В эстонско-американской коммуне Койт возник серьёзный внутренний конфликт, когда один из её членов не смог предоставить чек на несколько тысяч рублей за товары, приобретённые от имени коммуны. Как и Калифорния, Койт также испытывал трудности с выплатой крупных государственных займов. Позднее Койт также был расформирован, а многие члены коммуны перебрались в Сиэтл.
Группа христиан-молокан из Сан-Франциско — определённо не коммунистов — создала коммуну Сан-Франциско также в Ростовском регионе. Существует также название в иных источниках: «Сан-Франциско-на-Дону». Молокане откололись от Русской православной церкви, многим числом переехали в Соединённые Штаты в конце XIX—начале XX веков, где некоторые пытались создать общинную сельскохозяйственную жизнь. Молокане уезжали, понимая, что советское правительство защитит их свободу вероисповедания по-своему. Но, к своему разочарованию, обнаружили, что некоторые религиозные практики, связанные с миссионерской деятельностью, распространение идей о плоской земле и антисоветская агитации, вызывают неодобрение у руководства СССР. И многие молокане вернулись в Сан-Франциско американский.
Похожая история постигла семьдесят финно-американских рыбаков с семьями, большинство из которых проживало в Астории, штат Орегон. Они основали Карельскую Рыболовецкую Коммуну и получили дозволение взять под контроль рыболовство в Белом море и вдоль арктического побережья нынешней Мурманской области. Они планировали взять с собой семь или восемь рыболовецких судов, рыболовное снаряжение, оборудование для судостроительной верфи и консервного завода, а также кинопроектор, небольшую библиотеку и музыкальные инструменты. Они ожидали, что советское правительство пришлёт грузовое судно для перевозки всего их оборудования и припасов, но вместо этого им предложили сесть на поезд до Нью-Йорка, а оттуда на корабль, вынудив их оставить лодки и другое оборудование в надежде, что позже за ними придёт корабль. Спустя несколько месяцев корабль действительно забрал большую часть оборудования, но не рыболовецкие суда. Когда они прибыли в советскую Карелию в середине 1922 года, рассчитывая начать строительство зданий для работы и жилья, их строительное оборудование задержали. Они построили несколько зданий, но их рыболовецкие суда так и не прибыли, а консервный завод им не удалось запустить. В течение года после прибытия многие начали покидать коммуну, большинство из них вернулись в Асторию. Пол Хуммасти, американский историк карельского происхождения, изучавший коммуну, объясняет: 

«Главным разочарованием американских финнов в Карелии была сложность выполнения даже самых незначительных задач из-за практически неэффективного управления страной. Раз за разом их усилия терпели неудачу, и не потому, что им не хватало капитала, а потому, что необходимое оборудование и материалы доставлялись им с большим опозданием, если вообще доставлялись. Они настолько американизировались, что привыкли к определённой эффективности, чего в советской Карелии они не находили».

Здесь необходимо снова напомнить о вредительстве троцкистов, перекрасившихся белогвардейцев и прочих, кои всячески мешали развитию Советской страны. Подавляющее большинство из них понесли заслуженное наказание…
Карельская Рыболовецкая Коммуна столкнулась с существенно иными проблемами, чем калифорнийская/пионерская и сиэтлская. Но, в целом, сопоставимое положение фермерских коммун поднимает вопрос: почему Сиэтл выжил, а другие нет? Да, у Сиэтла был больший стартовый капитал, и он привлёк больше членов на начальном этапе. Но это были не единственные причины. Не является ответом и то, что члены Сиэтла были более идеологически преданными, чем калифорнийцы или любой другой международной коммуны. 
Скорее, одним из главных отличий, по-видимому, был уровень индивидуальных материальных обязательств. Калифорнийская коммуна позволяла своим членам полностью забирать свои взносы из коммуны, если они решали выйти. Члены Пионера обратили внимание на этот вопрос после отделения, но было уже слишком поздно, чтобы остановить падение фермы. В отличие от этого, правила Сиэтла с самого начала позволяли членам брать лишь половину первоначальных вложений. Только после того, как в конце 1920-х годов ситуация в коммуне стабилизировалась, появилась возможность получить больше сбережений. Однако даже тогда коммуна выплачивала деньги уехавшим товарищам в рассрочку, а это означало, что те, кто ушёл, годами не получали полной оплаты. Тем, кто вложил в коммуну все свои активы, пришлось серьёзнее задуматься об отказе от проекта, чем, по-видимому, это было в случае с другими коммунами.

Языковые и социальные факторы также могли способствовать тому, что некоторые члены коммуны оставались в ней. Как ни парадоксально, языковые трудности финнов помогали сохранять членов. Коммуны — как зарубежные, так и местные, — где русскоязычное население составляло значительную часть, сталкивались с проблемами текучести кадров, поскольку их члены могли легко перемещаться по всему Советскому Союзу. Финское большинство в Сиэтле создавало проблемы, но также и несколько ограничивало текучесть кадров. Финны, плохо владеющие русским языком или не владеющие им вовсе, были вынуждены ехать в далёкую советскую Карелию, чтобы быть среди финноязычных, и столкнулись бы с трудностями в поиске работы в других местах. Возвращение в Соединенные Штаты или поездка в Финляндию были ещё более сложными и требовали прохождения выездного собеседования с советскими властями.
Финны также чаще, чем представители других национальностей привозили в коммуну свои семьи и сбережения. Это повлияло на их решение остаться или уйти. Хотя 46 % полноправных членов покинули коммуну Сиэтл в период с 1922 по 1927 гг., среди тех, кто не был её членом, таких было лишь 28 %. В основном это были дети и иждивенцы (две трети из них были младше восемнадцати лет), а многие взрослые, не являвшиеся членами коммуны, вероятно, были супругами мужей — членов коммуны. Эти данные свидетельствуют о том, что люди без семей уезжали чаще, чем люди с семьями. Причин этому множество. Организовать переезд куда угодно гораздо проще одному, чем переехать всей семьёй. В коммуне также было относительно комфортно для семей, поскольку семейным выдавались отдельные комнаты, а не общежитие. Да и то комнаты в 30-40 квадратных метров, что сопоставимо с площадью современной одно-двух-комнатной квартиры. Более того, те, кто приезжал с семьями, как правило вносили наибольший финансовый вклад в коммуну. Например, Оскар Хендриксон продал ферму своей семьи площадью 50 акров (20,2 гектара) и шестикомнатный дом, вложив вырученные деньги в коммуну. Даже если бы члены коммуны рассматривали трудное решение выселить также и свои семьи из коммуны, они не смогли бы вернуть все свои затраты.
Во всех иностранных коммунах в 1922—1927 гг. текучесть кадров составляла от сорока до пятидесяти процентов. Но Сиэтл, единственный из иностранных коммун, выжил. Три четверти всех советских коммун, как международного, так и местного происхождения, столкнулись с аналогичными трудностями. Короче говоря, проблемы Сиэтла и причины ухода его членов, вероятно, были типичными для проблем, с которыми сталкивались все коммуны в этом районе, особенно иностранные, в 1920-х годах.

Несмотря на многочисленные трудности, к началу 1930-х годов Сиэтлская коммуна стала одной из самых успешных сельскохозяйственных коммун в Советском Союзе, если не самой успешной, о чём будет далее… ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

​