Авторы

На приём в посольство я в тот день был приглашен впервые в жизни, а ведь уже за пятьдесят потекла неумолимая. Как бы, подумал накануне, не оплошать. Но посольство всё-таки не чужое. Наше, родимое, да и страна не чужая, славянская…

О жизни будущего века
всё сказано.
И ни-че-го!
И я, лишённый чувств калека,
не в силах осязать его...

Эти заметки не претендуют на воссоздание стройной картины былых литературных взаимоотношений. Сам предмет слишком широк, чтобы охватить его с достаточной полнотой. Цель заметок - присмотреться лишь к некоторым своеобразным особенностям русско-украинских литературных связей первой половины прошлого века. И к тому неповторимому фону эпохи Славянского возрождения, в который вписывался русско-украинский диалог. Всеславянство (понятие, введенное чехом Ганкой) повсеместно и решительно обращалось тогда к осмыслению собственных культурно-исторических истоков и судеб...

К юбилею русского писателя и литературоведа Ю.М. Лощица

Юрий Михайлович Лощиц, лауреат Патриаршей литературной премии 2013 года, находился в осажденном Белом доме в самый страшный из дней – 4 октября 1993 года, когда правительственные войска начали штурм здания и его обстрел из танковых орудий. Практически сразу после этих событий Юрий Михайлович записал увиденное и пережитое в своей повести «Я свидетельствую», отрывок из которой мы представляем вниманию читателей

Пятую по счёту славянскую литургию папа Адриан благоволил братьям отслужить – ещё одна нежданная награда! – в загородном храме апостола Павла. Но и какое волнение сердечное! В этих стенах, над алой лампадой, знаменующей место казни великого «учителя язы́ков», предстояло им доказать, насколько верно усвоили они его заветы. Здесь они огласят из Апостола его, Павлово, послание. Здесь уместно будет напомнить в проповеди, что, по старому византийскиому преданию, Павел ходил со словом о Христе и к иллирам, значит, в Иллирию, где соседствовали тогда, живут и ныне славянские племена сербов и хорватов. Не только Андрей ходил к славянам, но и Павел. Служба была ночная, братья «имели себе в помощь» епископа Арсения, одного их семи наиболее приближённых к папе иерархов, и его племянника Анастасия, библиотекаря Ватикана...

Это единственный в своём роде портретный свод. Ему невозможно подыскать аналогий ни в отечественном, ни в мировом изобразительном искусстве. Тут разворачивает свои чуть пожухлые странички особого рода художественная летопись в лицах – лицеписание. Завещанное автором неведомым потомкам, оно открывает перед ними возможность различить облик сотен сынов и дочерей крестьянской России, чьи судьбы пришлись на те трудные десятилетия... Честняков не только выразительнейше передает внутреннюю взволнованность людей, впервые в жизни доверяющих себя художнику. Он поистине создает ещё и портреты духовных состояний. Эти люди как бы хотят сказать о лучшем в себе, о лучшем, самом сокровенном в народной душе, о том, чего не смогли растоптать в них ни война, ни голод и холод, ни прочие испытания...

Владимир Смык не подвёрстывает события своего мира под сиюминутность. Он, как говорил Николай Гумилёв, «вежлив с жизнью современной». Но не более того. Потому что живёт во всегдашнем. В том, что было, бывало, есть и будет. Живёт так и не считает, что эту свою всегдашность нужно декларировать. Ведь в с е г д а и есть подлинное местопребывание поэзии... Такое в с е г д а невозможно изобрести, под него нельзя подделаться. Оно или пульсирует или отсутствует. Где оно, там поэзия дышит, такой уж у неё объем лёгких. В любой «современности» (особенно в такой прагматичной, корыстолюбивой, как нынешняя российская) ей тесно, она начинает задыхаться и ищет спасения в родной среде всегдашнего, вечного...

Исполнилось 75 лет со дня рождения русского поэта Николая Рубцова (1936-1971)... Его взгляд на богемную среду впервые нашел отражение в стихотворении «В гостях», написанном в 1962 году. Именно здесь – единственный раз у Рубцова – встречаем мы само слово «богема». И здесь же - его развёрнутое определение богемности как стиля жизни...

Сергей Котькало не торопился с книгой своих избранных рассказов. И тут своего рода рекорд, особенно при нынешней истерии борзопечатания, что скромный по размерам томик появляется вблизи пятидесятилетия автора, даже с запозданием... Но что подлинно достойно удивления: и спустя десять, двадцать или двадцать пять лет после обозначенных в книге событий, их разновременное описание оказывается удивительно злободневным...