Подвиг христианской проповеди. Часть IX

К 150-летию создания повести Н.С. Лескова «Соборяне»

Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоём,
 то есть слово веры, которое проповедуем
(Рим. 10: 8)

(часть I в №148, часть II в № 149, часть III в № 151, часть IV в № 152, часть V в № 153, часть VI в № 154, часть VII в № 155, часть VIII в № 156)   

Часть IX. «Теперь начинается житие»

В твёрдой надежде на заповеданное Христом воскресение праведных живёт Савелий Туберозов. Он хранит и эту Божью заповедь: «один у вас Учитель – Христос» (Мф. 23: 8). Наставляя других, призывая людей к исправлению, духовному очищению, протопоп отнюдь не мнит идеалом себя самого. Он лишён высокомерной гордыни, нередко свойственной служителям алтаря по отношению к простым прихожанам. Отец Савелий живёт «усиленной и сосредоточенною жизнью самоповеряющего себя духа» (IV, 274), постоянно ведёт не только внешнюю, но и внутреннюю борьбу (на церковном языке – брань) – битву в собственной душе за самосовершенствование, воскресение истинного человека. Он записывает в свою хронику событий: «занят я был мыслью высокою, чтоб, усовершив себя в земной юдоли, увидеть Невечерний Свет и возвратить с процентами врученный мне от Господа талант» (IV, 81). Также находим в дневнике следующую запись о проповеди на православный праздник Преображения Господня: «Сегодня я говорил слово к убеждению в необходимости всегдашнего себя преображения, дабы силу иметь во всех борьбах коваться, как металл некий крепкий и ковкий, а не плющиться, как низменная глина, иссыхая сохраняющая отпечаток последней ноги, которая на неё наступила» (IV, 36). 
«Чтобы видеть Божественный свет телесными очами, как видели Его ученики на Фаворе, нужно быть причастниками этого света, нужно быть изменённым им <…>, – писал В.Н. Лосский. – Итак, мистический опыт предполагает изменение нашей природы под действием благодати» (1). Современный христианский философ толкует смысл Преображения Господня: «Когда человек удостаивается Божественного озарения, <…> это всегда есть видение того же, единого и единственного духовного света, сияния славы Божией… <…> одно и то же есть Божественный свет, увиденный апостолами на Фаворе, а также свет, ныне видимый очистившимися душами» (2). 
В характере Савелия есть апостольские самоотвержение и жертвенность, терпение и стойкость. Герой непреклонен в служении Истине Христовой даже перед лицом страданий. Он не признаёт себя виновным, чтобы смягчить наказание: «было от владыки даже на другой же день секретно преподано, чтоб они шли к господину губернатору, и повинились, и извинились, да-с! Но токмо отец Савелий, по крепкому нраву своему, отвечали строптиво... “Не знаю, говорит, за собой вины, а потому не имею в чем извиняться!”» (IV, 239)

Крепость христианской веры, бесстрашие Савелия Туберозова, его духовный триумф возжигают в душах людей небесный «огонь благодати», вселяют уверенность в то, что добро рано или поздно превозможет зло, что никакие тёмные силы не одолеют правды Божьей. 
Доносы, гонения, травля, запреты, которыми власти преследовали честного проповедника Слова Божия на всём протяжении его служения, обратили жизнь протопопа в мученическое житие. Все «достопочтенные и именитые сограждане» (IV, 37) объявили, что это была «не проповедь, а революция и что если протопоп пойдёт говорить в таком духе, то чиновным людям скоро будет неловко даже выходить на улицу» (IV, 233). А потому, по их мнению, следует навеки замкнуть рот несговорчивому и непослушному проповеднику. Произнесший, по суждению доносчиков, «крайне возмутительное слово» (IV, 233), наговоривший, как всегда, «резкостей», «вольномысленный поп» (IV, 173) был запрещён в служении и отправлен в ссылку.
Но православный народ, который душой и сердцем ведает Бога, знает также и Его истинного служителя – борца за правду, любящего Родину, людей, за них переживающего и страдающего: «За ним у нас весь город, весь народ» (IV, 173). Лишившись своего духовного пастыря, «скучал и плакал по Туберозове его приход» (IV, 270). Перед отправкой Савелия в ссылку простые люди воспринимают своего любимого священника как святого мученика за правду Христову: «Ожидавший выхода протопопа народ шарахнулся вперёд и загудел. Туберозов снял шляпу, поклонился ниже пояса на все стороны. Гомон затих: у многих навернулись слёзы, и все стали креститься» (IV, 234). Да и сам герой подтвердил: «жизнь уже кончена; теперь начинается “житие”» (IV, 235). 
Эти знаменательные слова содержат непрямую отсылку к «Житию протопопа Аввакума». «Огнеустый» протопоп Савелий Туберозов напоминает по накалу своего характера старообрядческого протопопа Аввакума – «огненного» борца за веру, претерпевшего ссылки, острог, пытки, расстрижение. Последние четырнадцать лет жизни страдальца томили в тюремной земляной яме, но непреклонный протопоп и оттуда продолжал свою проповедь. «Многострадальный узник темничный, горемыка, нужетерпец, исповедник Христов священнопротопоп Аввакум» (3) за резко критическое обращение к царю и патриарху был приговорён к казни и сожжён в бревенчатом срубе.

Хотя в «Соборянах» нет ни одного упоминания об Аввакуме, психологическая общность с ним центрального лесковского героя несомненна, как было показано выше (4). Их объединяет духовная сила, упорство, самоотверженный героизм. На это указывает и творческая история романа-хроники. В первоначальной редакции «Божедомов» Лесков писал: «Двадцати трёх лет Аввакум вооружился против лжи, откуда бы она ни шла, и заслужил за это порицание и гонение властей, долг которых отстаивать истину» (5). Также рукописный вариант  романа содержит пересказ «Жития протопопа Аввакума». 
В сцене грозы, застигшей протопопа Савелия в лесу, ему является древнерусский протопоп, сожжённый заживо за его незыблемую веру: «Всей фигуры не видно, но над лесом видна голова <...> Здравствуй. <здесь и далее зачеркнуто в рукописи Лесковым. – А. Н.-С.> Что говорит Савелию стоящая вровень с над лесом фигура голова. Что Не узнал? <...> Я брат поп Аввакум... Непригляден? <...> Бит брат. Я, брат, длинно не думал, я бит и увечен и за старую Русь, как гусь сжарен... замучен» (6).  
Аввакум трижды появляется в мистическом видении Туберозова, вдохновляя его на правое дело, укрепляя перед последним проповедническим подвигом. Показательно, что Лесков в словах Аввакума воспроизводит склад его речи, евангельский стиль его Посланий и автобиографического «Жития»: «Савелий опять слышит, что над ним стал Аввакум, он теперь кроток и тих…Он видит, что Аввакум осеняет его и читает шепчет: “Иже любит отца или мать паче Меня Его, несть Меня Его достоен. Иже лукави суть и иже единому человеку умрети за люди. Не пецыся об утреннем – утрення бо сама собой печется. В а в нощь сию могут истезать из тебя душу твою и что приобрящешь? Имей веру с зерно горчичное и... Встань и смотри! Встань и смотри...” – слышит настойчиво Туберозов. “Послушаю и встану”, – подумал он <...>  и вверху пронеслось: “Порадейте, друзья, порадейте, за матушку Русь порадейте”» (7). 
Картина грозной стихии, которая может быть и губительной, и очистительной, стала одной из ключевых и в «Соборянах». Именно после ужасной грозы в лесу, когда отец Савелий едва не погиб, он с новой силой твёрдо решился на самоотверженный подвиг последней проповеди. Всё знаменательно в этой сцене обновления духовных сил героя, словно рождённого заново: и чудом спасённая жизнь, и приток свежего воздуха, прилив свежих сил, и образ орла, взмывающего в небесную высь, и колокольный благовест: «Туберозов, сидя в своей кибитке, чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал давно, давно. Он всё глубоко вздыхал и радовался, что может так глубоко вздыхать. Словно орлу обновились крылья! У городской заставы его встретил малиновый звон колоколов; это был благовест ко всенощной» (IV, 229).
Отец Савелий воспринял грозу как знамение, как Промысел Божий, призывающий протопопа положить его чудом спасённую жизнь на жертвенный алтарь: «я был на шаг от смерти! И протопоп рассказал жене всё, что было с ним у Гремучего ключа, и добавил, что отныне он живёт словно вторую жизнь, не свою, а чью-то иную, и в сем видит себе и урок и укоризну, что словно никогда не думал о бренности и ничтожестве своего краткого века» (IV, 230).

В своей праведной битве с богохульниками-атеистами, нигилистами, иноверцами, светскими и церковными бюрократами Савелий Туберозов вырастает в фигуру эпическую и поистине трагическую. Он так и не дождался желанного «движения воды» – оздоровления и обновления русской жизни в духе и в силе Христовой Истины. Эта тема «Чающих движения воды» вошла в хронику «Божедомы». На закате дней своих, подводя итоги тридцатилетнего служения, отец Савелий в последней записи дневника горестно размышлял: «Так всё собирался я, старик, увидеть некое торжество, дождаться, что вечер дней моих будет яснее утра, и чаяний сих полный сидел ряды годов у великой купели, неустанно чающее Ангела, который снизойдёт возмутить воду сию… скажи ми, Господи, когда будет сие?.. Должна же восходить заря после полунощи; разбитые оковы пахаря, и суд, вблизи обещанный, уже не марево; но что ж такое, что сами себя мы никак сообразить не можем? Где наш хоть немудрый смысл, да крепкий?» (IV, 521). В текст «Соборян» эти раздумья включены не были. 
В окончательном варианте романа вскоре «после долгой и своей тягостной ссылки» (IV, 270) замученный за правдивое слово «хилый и разбитый событиями старик Туберозов был уже не от мира сего» (IV, 282). На смертном одре он благодарил Бога: «Благодарю Его... открыл мой ум и смысл, дал зреть Его дела» (IV, 283) – и продолжал болеть душой за поруганную православную Русь: «Как христианин, я... прощаю им моё пред всеми поругание, но то, что, букву мёртвую блюдя... они здесь... Божие живое дело губят...<…> Ту скорбь я к престолу... Владыки царей... положу» (IV, 284). 
«Запрещённый протопоп» (IV, 264) «кончил своё житие» (IV, 285). Сцена смерти главного героя в процессе долгой и сложной творческой истории романа претерпела существенные изменения. В журнальной публикации умирающий Туберозов смиренно молился о прощении врагов, никак их не характеризуя: «Прости их, Господи, помилуй их и просвети их, Господи!»  (11, 596). В итоговой редакции текста отец Савелий, смиряясь перед Богом, остаётся непреклонен в своих убеждениях, даже когда «ангел смерти стал у изголовья, готовый принять отходящую душу» (IV, 284). Последние слова опального протопопа звучат столь же мощно, как и его героическая проповедь, за которую он принял страдание: «Савелий нахмурился, вздохнул и прошептал: “Благо мне, яко смирил мя еси” – и вслед за тем неожиданно твёрдым голосом договорил: 
–  По суду любящих имя Твоё просвети невежд и прости слепому и развращённому роду его жестокосердие» (IV, 285). 

Можно снова провести аналогию со святыми воинами-мучениками – Савелием Персиянином и его братьями. Даже во время истязаний они славили Бога и молились, дабы им не оскверниться общением с идолопоклонниками и чтобы Господь привёл всех заблуждающихся к уразумению Истины.  
К финалу хроники комическая стихия уходит из повествования. Его тон становится возвышенным, строго-торжественным, скорбным. Полностью преображается и дьякон Ахилла, с чьим образом в основном была связана смеховая сторона хроники: «О, какая разница была уж теперь между этим Ахиллой и тем, давним Ахиллой, который, свистя, выплыл к нам раннею зарей по реке на своем красном жеребце! Тот Ахилла являлся свежим утром после ночного дождя, а этот мерцает вечерним закатом после дневной бури» (IV, 281). В разуме и душе весельчака и простака совершается переворот, «святая работа»: «Ахилла, проснувшись на другой день, ощутил, что он как бы куда-то ушёл из себя: как будто бы он невзначай что-то кинул и что-то другое нашёл. Нашёл что-то такое, что нести тяжело, но с чем и нельзя и неохота расставаться. Это был прибой благодатных волн веры в смятенную и трепетную душу. Ей надо было болеть и умереть, чтобы воскреснуть, и эта святая работа совершалась. Немудрый Ахилла стал мудр» (IV, 281–282).
Сцена совместной молитвы старика Туберозова и Ахиллы под открытым небом – молитвы «за весь мир» – нарисована Лесковым так, что не оставляет сомнений: молитва эта дойдёт до Господа: «И оба они, взявшись под руки, вышли из комнаты, прошли весь двор и вступили на средину покрытого блестящим снегом огорода. Здесь старик стал и, указав дьякону на крест собора, где они оба столь долго предстояли алтарю, молча же перевёл свой перст вниз к самой земле и строго вымолвил:
– Стань поскорей и помолись!
Ахилла опустился на колени.
– Читай: “Боже, очисти мя грешного и помилуй мя”, – произнёс Савелий и, проговорив это, сам положил первый поклон.
Ахилла вздохнул и вслед за ним сделал то же. В торжественной тишине полуночи, на белом, освещённом луною пустом огороде, начались один за другим его мерно повторяющиеся поклоны горячим челом, до холодного снега, и полились широкие вздохи с сладостным воплем молитвы: “Боже! очисти мя грешного и помилуй мя”, которой вторил голос протопопа другим прошением: “Боже, не вниди в суд с рабом Твоим”. Проповедник и кающийся молились вместе.
Над Старым Городом долго неслись воздыхания Ахиллы: он, утешник и забавник, чьи кантаты и весёлые окрики внимал здесь всякий с улыбкой, он сам, согрешив, теперь стал молитвенником, и за себя и за весь мир умолял удержать праведный гнев, на нас движимый!» (IV, 280–281) 
Молитвенный пафос нарастает, лесковская хроника обращается в настоящее молитвословие. Истые молитвенники за русскую землю получают отклик земных и небесных сил:
«– <…> когда я молился... <…> Казалося мне, что земля была трепетна.
– Благословен Господь, что дал тебе подобную молитву!» (IV, 281)

Духовно и умственно возросший под благим влиянием протопопа дьякон «понимал всё, чего хотел и о чем заботился покойный Савелий, и назвал усопшего мучеником» (IV, 286). Ахилла, читающий заупокойные молитвы над телом Туберозова: «Яко грядет час и ныне есть, егда мертвии услышат глас Сына Божия и, услышавши, оживут», – не сомневается: «Ведь он уже теперь услышал глас Сына Божия и ожил... Я его только не вижу, а он здесь» (IV, 287). В пророческом сне-видении дьякона, который, подобно апостолу, был «восхищен отсюда…» (IV, 288) в иные, запредельные сферы, «поп велий», великий проповедник Слова Божия, осиянный неизречённым светом, продолжает свою евангельскую проповедь: «В ярко освещённом храме, за престолом, в светлой праздничной ризе и в высокой фиолетовой камилавке стоит Савелий и круглым полным голосом, выпуская как шар каждое слово, читает: “В начале бе Слово и слово бе к Богу и Бог бе Слово”» (IV, 288).
Моления любимых героев Лескова достигают до самого престола Божия. Провожая в последний путь любимого своего духовного наставника, дьякон, чтобы удержать рыдания, пел молитву: «“Святый Бессмертный, помилуй нас”, но пел с такой силой, что слепая столетняя старуха, которую при приближении печального шествия внуки вывели за ворота поклониться гробу, вдруг всплеснула руками и, упав на колени, воскликнула:
– Ох, слышит это, слышит Господь, как Ахилла под самое небо кричит!» (IV, 290)

К финалу романа соратники Туберозова вслед за ним покидают бренный мир. Могучий духом и телом Ахилла в предсмертной агонии боролся с обитателем преисподней – с кем-то «огнелицым» (IV, 318) – и одолел его. Смерть отца Захарии пришлась на Пасху и была так же кротка, тиха и праведна, как и его жизнь: «дожил только до великого праздника весны, до Светлого Воскресения, и тихо уснул во время самого богослужения» (IV, 319).
После них уже нет никого, кто был бы столь же чист помыслами и сердцем, кого можно было бы назвать истинным Христовым воином. Остаётся единственное и последнее упование на Бога «Вездесущего и Всеисполняющего» (IV, 37); вера в великое обещание Христа: «Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мёртвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут» (Ин. 5: 25); надежда на то, что «придут времена отрады от лица Господа» (Деян. 3: 20).  
Открывая промежуточный вариант хроники, носившей название «Божедомы»,  автор, говоря, что его герои уже умерли, взывает к ним как к живым: «Все вы, умершие в надежде жизни и воскресения, герои моего рассказа: ты, многоумный отец протопоп Савелий Туберозов, и ты, почивающий в ногах его домовища, непомерный дьякон Ахилла, и ты, кроткий паче всех человек отец Захария, – ко всем вам взываю я за пределы оставленной вами жизни: предъявите себя оставленному вами свету земному в той перстной одежде и в тех стужаниях и скорбях, в которых подвизались вы». 

Примечания
1) Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. – М.: Центр «СЭИ», 1991. – С. 168.
2) Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. – СПб.: Алетейя, 1994. – С. 314.
3) Житие протопопа Аввакума, им самим написанное // Понырко Н.В. Три жития – три жизни: Протопоп Аввакум, инок Епифаний, боярыня Морозова – Тексты, статьи, комментарии. – СПб.: Пушкинский Дом,  2010. – С. 3.
4) См. также: Серман И.З. Протопоп Аввакум в творчестве Н.С. Лескова // Труды отдела древнерусской литературы / Институт русской литературы (Пушкинский Дом). – М.; Л.:  АН СССР, 1958. – Т. XIV. – С. 404–407.
5) Цит. по: Гебель В. Н.С. Лесков. – М., 1945. – С. 134.
6) Там же. – С. 135–136.
7) Там же.